Читать онлайн книгу "Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти"

Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти
Наталья Богатырёва


Встать в конце 90-х годов на дороге у правящей верхушки – всё равно что сунуть голову в пасть льва. Неважно, что это всего лишь региональный лев, и рулит он в зауральской глубинке. Но набирающий силу газетный журналист Лариса Лебедева пытается на собственном опыте убедиться, можно ли при этом остаться живой или хотя бы невредимой. Вопреки увещеваниям друзей и возлюбленных, она выступает с хлипким копьецом справедливости против сил, разоряющих родной город.

Содержит нецензурную брань.





Наталья Богатырёва

Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти



Посвящается коллегам, которых больше нет с нами




Предисловие


Март 1995 года. Гудит просторная студия в Останкино. Несколько часов назад застрелен Владислав Листьев, один из самых креативных телеведущих в постперестроечной России. После ряда выступлений слово берёт Артём Боровик, тоже известный всей стране журналист-международник, писатель, преемник Юлиана Семёнова.

– Мне сегодняшняя ситуация напоминает такую картину: – Артём старается быть спокойным, не показывать эмоций, хотя речь его медленнее обычного, паузы длиннее, – нас, всех здесь собравшихся, выстроили в шеренгу в маленьком дворике. Позади стена, впереди рота киллеров. Рота стреляет. Позавчера упал Дима Холодов, вчера – Влад Листьев. Мы тут все сейчас выходим и выясняем, насколько они, убитые, были хорошие – те, кто упал раньше нас. А я вижу роту киллеров, за ней – мафию, за ними – власть, наполовину срощенную с мафией. И эта власть обещает разобраться…

Так кто следующий? – невысказанный вопрос к студии.

Следующие не заставляют себя ждать: год за годом уносит по нескольку человек из пишущей братии. В их числе – и те, что находятся сейчас в зале, включая и самого Артёма. Вскоре за Листьевым погибают ещё 6 его коллег: телевизионщики, газетчики, радиожурналисты, фотокорры. Особенно «урожайным» становится 1996 год, когда в стране разгорается война – в небытие уходят сразу 16 человек. В 1999-м в России не досчитываются 11 журналистов.

Залпы по расстрельной шеренге не смолкают. Если верить статистике, с начал 90-х и до 2015 года в нашей стране при исполнении своего профессионального долга погибло около 300 сотрудников СМИ. (В мире за этот же период – 1200 человек). Журналистику называют в двадцатке самых опасных российских профессий. Наравне с пожарными и укротителями львов.

Отчаянные борцы за правду, уверенные, что слово способно изменить жизнь, умирают в мирное время под пулями и снарядами, от ножевых ранений и черепно-мозговых травм. Уходят не только молодые рьяные мужчины – облечённая властью мафия не щадит ни женщин, ни стариков. Рядом с именитыми корреспондентами больших задиристых СМИ ложатся в землю представители скромных региональных изданий и телекомпаний, и даже кабельного ТВ. Острое слово никому и нигде не по нраву. Другие, кого Бог миловал от пули киллеров, или от нескончаемой травли, уходят из профессии если не с искалеченными телами, то с исковерканными опустошёнными душами.

…Если кто-то поинтересуется, когда появились на свет его знакомые СМИ-шники, то окажется, что многие родились в декабре. По астрологическому гороскопу в декабре приходит время Стрельца, под знаком которого чаще всего рождаются журналисты и полководцы. Неизвестно, учитывался ли этот небесный расклад, но именно 15 декабря был учреждён День памяти журналистов, погибших при исполнении профессиональных обязанностей.

Мне довелось родиться как раз в этот день. Возможно, поэтому окончательно созрело желание написать о тех, кого однажды мой именитый коллега ясно увидел на прицеле у платных убийц.




Часть I. Журналяги


В середине XY века славный немецкий умелец изобрёл станочный способ получения бумажных оттисков с наборных металлических форм. С тех пор типографская печать хотя и непрестанно совершенствовалась, но кардинально не менялась. Обновлялись материалы, дорабатывались технология и качество, а принцип оставался тем же.

Куда больше хлопот требовала подготовка к печати – изготовление тех самых форм, с которых получали оттиски. Начиналась история с ручной выкладки отдельных буковок. Дело шло бесконечно долго, да и сами литеры приходилось кому вырезать из дерева, кому – мелко гравировать. При такой возне много книг, не говоря о газетах, не выделаешь. Потребовалось несколько веков, пока к наборному производству приставили полуавтоматических умниц – линотипы. Героям нашего повествования довелось повидать эти машинки. Сидела линотипистка и набивала на высоко задранном агрегате тексты. Весело набивала, отстукивая строчки справа налево. Так уж заведено было у её «умницы». Корректоры потом тоже веселились, выколупывая опечатки из такого отзеркаленного произведения.

Линотип выдавал узкий длинный столбец на определённое число знаков – гранку. На эти гранки и ориентировались ответственные секретари редакций при составлении оригинал-макетов будущих газетных полос.

Не только в типографиях, но и в редакциях целыми днями стоял неумолчный грохот. Штатные машинистки переводили в читабельный вид рукописные каракули своих коллег. Машинописная строка состояла из 54 знаков с пробелами. По числу этих строк начальство определяло, сколько наваял конкретный литсотрудник за неделю или за месяц. Это уже при компьютерах считать стали не строки, а знаки.

Можно было, конечно, не гнобить взмыленных машинисток на разборе чудовищных крючков. Выдать каждому корреспонденту по индивидуальному «Ундервуду» или даже электрической «Оптиме», и все дела. Пусть бы сами и тюкали свои шедевры. Но у большинства газетных начальников срабатывал въевшийся инстинкт. Ещё помнились сталинские времена, когда пишущие машинки были запрещённой к распространению множительной техникой. Такую технику полагалось регистрировать. А кому охота лишний раз мозолить глаза «соответствующим органам»?

Уж эти органы… В доперестроечном газетном производстве имелся один особый момент, обойти который было невозможно. Когда собранный номер с тщательно вылизанной корректурой был готов к печати, когда типография уже стояла под парами, кто-нибудь из первых редакционных чинов обязательно получал так называемый допуск ЛИТО. Нет, к литературной стороне журналистики эта аббревиатура отношения не имела. Суровая проверяющая организация въедливо изучала, нет ли в текстах или фотографиях чего-нибудь такого, что раскрывало бы государственную тайну или носило недопустимый антигосударственный смысл. На особом счету были газеты закрытых предприятий и НИИ. Нет находок для шпионов – получите штампик. А если что-то почудилось неподкупному смотрящему… Не позавидуешь мытарствам опростоволосившегося СМИ! Бывало, приостанавливали, и даже закрывали многотиражки.

Линотипы, гранки, клише, ЛИТО… Со временем эти понятия навсегда ушли из полиграфии. Восторжествовали фотонабор и печать с полимерных фотоплёнок. Свежие новости появлялись в газетах за считаные часы. Но не успели насладиться плодами прогресса, как плёночный способ был потеснён цифровым. С помощью компьютеров теперь пишутся и набираются тексты, верстаются полосы, создаются наборные формы. Путь газеты к читателю становился все короче.




Глава 1


Февральское цвета свинца небо стелется почти по земле, накрывает дома и людей вьюжной позёмкой. Трудно поверить, что до весны всего несколько дней. Но предвестники скорых перемен есть: в просветы между тяжелыми облаками нет-нет, да и пронырнут ослепительные солнечные сполохи. Один из таких бесшабашных лучиков заглядывает в комнату, выводя из полудрёмы её обитательницу. Поймав на ресницах посланца весны, она улыбается ему, как живому существу. Шалишь, зима: март-то рядом!

Ах, эти ни с чем не сравнимые часы утреннего блаженства, когда не спешишь на работу! Не нужно, вскакивая в полусне, лихорадочно бежать в душ, наскоро наносить макияж, рыться в гардеробе в поисках приемлемого костюма и свежей пары колготок, разогревать остатки ужина (если они, конечно, есть), застилать постель… Постель, правда, можно бы и оставить распахнутой, всё равно сейчас в доме никого. Но срабатывает привитая с детства привычка. Отец, большой педант в отношении домашнего порядка, часто твердил: «У хорошей хозяйки квартира должна быть такой, чтобы в любой момент можно было принять гостей». Конечно её дому до разряда идеальных далековато, но постель всё же прибирается регулярно.

Молодость папы с мамой пришлась на то время, когда гости, за неимением телефонной связи, и в самом деле всегда могли нагрянуть внезапно. Семья жила в центре, и многочисленные друзья-приятели, выбравшись «в город» на прогулку или по магазинам, частенько захаживали к ним на чай. Посиделки проходили то интимно-загадочно – когда к маме приходили посекретничать подружки, то шумно и с песнями, если визит наносила старая родительская туристско-альпинистская гвардия. Эта уже поредевшая и поседевшая компания до сих пор навещает маму, недавно проводившую отца в его последний поход. И всегда гостей встречает тщательно убранный дом.



Ну да нынче – никакой спешки. Сегодня у неё законный отписной день, и можно позволить себе часик сладкой лени. В утренние часы особенно хорошо думается, и она, подбив повыше подушку, принимается полулёжа размышлять о том, что предстоит сделать.

Несколько информушек-новостюшек – это само собой, это её святой корреспондентский долг. Сегодня в блокноте есть две-три темы, взятые с позавчерашнего посещения мэром школы-интерната. Сам визит, понятное дело, уже обсосан телевидением и радио. Зато они у себя в «Обозе» дадут эксклюзивные комментарии. Например, интересную мысль, высказанную одной учительницей. Ремонт-де в интернате сделан, и неплохой, с множеством разных красивостей, а чтобы пристроить к старому зданию бассейн – о том никто почему-то не додумался. Смелая тетка: за такие упрёки в адрес отцов города недолго лишиться милости начальства их педагогического серпентария. Но права она, на сто процентов права. Бассейны-то если и строят, то лишь в новых школах и детсадах. А пора бы подумать о физкультобъектах и в старых зданиях.



Ну, оседлала любимого конька! Она и в газете, и в школе, где учится сын, постоянно ратует за расширение спортбазы. Чтобы пацанве было где плавать, гонять мяч или шайбу, на лыжах бегать. Может, тогда поубавится малолеток, слоняющихся у магазинов да по подвалам. Она, вечно занятая в редакции и мотающаяся по командировкам мамаша, больше всего боится, как бы её Сашка не прибился к какой-нибудь дурной компании.

Нет, она доверяет своему мальчику, более того – чувствует в нём добрые ростки творчества, способные перебить гнилой дух улицы. Но подростки есть подростки: любопытны, словно котята. По себе помнит, как в детстве хотелось попробовать запретного и взрослого. У них школе на всех переменах физрук, мужчина-завуч, преподаватель литературы и трудовик, а иногда и кто-нибудь из родителей по очереди дежурили в мальчиковых туалетах, вылавливая юных табашников. А о девочках не беспокоились: даже самые расхристанные ученицы тогда о сигаретах в стенах школы не помышляли. Да и о чём было мыслить, когда в магазинах – в основном вонючая бесфильтровая «Прима», прилипавшая к губам, да какая-нибудь столь же гадкая «Лайка».

Но черт, он ведь скор на провокации. В её семье ни отец, ни потом муж не курили, курева отродясь не водилось. А однажды к исходу восьмого класса какой-то родительский гость оставил на кухонном буфете начатую пачку «Беломора». Говорят, будто эти легендарные папиросы специально выпускались одного калибра с оружейными патронами – чтобы можно было набивать курево на тех же военных заводах. Фронтовые крутые мужички особым манером закусывали беломорины и мусолили их в углах рта.

Что её дёрнуло припрятать эту пачку, и теперь непонятно. Дёрнуло, и всё. А раз помнила она про папиросы, так и пришло времечко пустить их в ход – ради любопытства. Тоже какой-то бес нашептал. Принесла коробку в школу и после уроков, когда классы, коридоры и тем более туалеты пустеют, позвала угоститься табачком двух своих закадычных подружек, с которыми тянула школьную лямку с первого класса. Спрятались они в дальнем закутке сортира. Римка, еврейская благонравная девушка, отказалась при первом же взгляде на предлагаемые цигарки. А они с Люськой засмолили. «Засмолили», конечно, сильно сказано. Сначала минут по десять пытались раскурить. Папиросы то ли отсырели, то ли вообще трудно поджигались, а только разгораться не хотели. Наконец, раскочегарились. Люська, аккуратистка, как-то осторожненько, не вдыхая, набрала дым в рот и быстренько выпустила, а чинарик сразу в унитаз бросила и все смыла. «Так нечестно, кто ж так курит» – обиделась хозяйка угощения, и, словно бывалая курильщица, заглотнула дыма до самого донца легких. Раз, еще раз… Потом лишь помнит мерзкий вкус во рту, удушающий кашель, слезы, рвоту. Её полоскало, как при кишечном отравлении. Подружки, испугавшись, бросили её наедине с унитазом. В таком бледном виде застала горе-куряку самая противная из всех завучей. Сразу смекнув, в чем дело, вывела бедолагу на свежий воздух, дала продышаться и приказала вести родителей. До дому она едва добрела, в глазах до вечера стояли круги. А назавтра её, «комсомолку, спортсменку, отличницу» (она на самом деле была таковой), стыдили перед всем классом. Мальчишки потом долго измывались: «Лорка, закурить не найдется?» Дома тоже влетело, отец сказал, что «за такое позорище» лишает её обещанного за учебные успехи фотоаппарата.

С того времени многое изменилось, сигарет появились море, на любой вкус и кошелёк, её коллеги журналисты, в особенности журналисточки, сделали пристрастие к курению едва ли не профессиональной привычкой. Но она, как бы ни обвиняли её в ретроградстве, больше к табаку не притрагивалась.

А минуют ли соблазны сына?



…Итак, про интернат материал есть. Ещё можно сдать заметку про почту – там тоже критические комментарии, работает наша почтовая связь так, что уж лучше бы не работала. И, пожалуй, пора выдать шедевр о туалетах в училищах и институтах. Целую неделю она шлялась по городским и сельским alma mater, смотрела, какие условия для естественных студенческих нужд создаёт платное и бесплатное образование. Тема, конечно, так себе, понятно, что на этой стороне обучения всяк будет экономить, но любит читатель их газеты подобные морально-этические сопли.

Всё это пойдет в текущий номер, секретариат в долгий ящик не положит. Стало быть, и гонорарчик начислит. Хорошо бы, а то Сашка какой-то очередной прибамбас к компу просит.

Дальше её мысли потекли в сторону «нетленок». Каждый газетчик знает, что объёмные обстоятельные материалы, пусть трижды актуальные и суперски написанные, ставятся в номер со скрипом. Считается, что читатель не любит длинное, на целую полосу, чтиво. Пока к развязке темы доберётся, успеет забыть, в чём была завязка. СМИшные маркетологи постоянно долбят, что «кирпичи» пипл хавает плохо, рейтинг издания страдает, фирмы на рекламу ведутся хуже. И уж если отдавать площади под пространные авторские измышления, то под такие, в которых есть острота. Ну, или хотя бы намёк на неё.

А что за сенсация в дрянных сортирах? И вообще где в их зауральской провинции настоящие-то сенсации?..



И всё же главные задания, которые в последнее время ей поручают, как раз требуют, так сказать, простора изложения. Поручают? Давно уже задания выискивает она сама, берет то, что позаковыристее. Норовит нырнуть вглубь. Нет, она с уважением относится к любой, пусть и не слишком богатой фактуре. Рассказать, там, о пенсионерке, собравшей подружек в компьютерный кружок. Или о муниципальном умельце, вырезавшем из наростов на березе – капов – грибочки для придомовой клумбы. Все проявления жизни интересны и имеют право на отражение в прессе. Но когда день сталкивает с большой проблемой, и в самом деле маячит сенсация? Тут держите её семеро. И пусть себе секретариат захлёбывается от растущего задела гениальных «нетленок»!


***

Солнечные сполохи утонули в грязных тучах, закончилась и личная планёрка. Она, наконец, вылезла из тёплой постели и отправилась на кухню ставить чайник. Пока поспевает кипяток, можно умыться-одеться и приготовиться к кофейной процедуре. В обычные дни, понятно, утром не до церемоний, кофе потребляется растворимый. Другое дело по выходным и отписным. Достаётся заначка из хороших зёрен, порция свежего помола отправляется в прокалённую турку, туда же вместе с сахаром – молотый имбирь, корица, и несколько кристалликов соли. На медленном огне неторопливо вспухает благоуханная пена, параллельно заваривается овсяная каша, нарезаются колбаса с сыром, раскладывается десерт. Если быстро поворачиваться, то до готовности кофейной шапки можно успеть и постель заправить. После чего – пятнадцать минут созерцательного поглощения завтрака с кофе, сдобренным хорошим совхозным молоком и телевизионными новостями. Кофе – только с молоком.

Потом быстро-быстро убрать со стола, и – всё, за писанину. Часов до четырёх можно управиться со всеми заданиями. Если ничто…



Она не успела додумать фразу, когда залился трелью телефон. Как же не хочется брать трубку!

– Доброе утро! Мне сказали, что по этому номеру я могу найти Ларису Петровну Лебедеву – голос был глухой и взволнованный буквально до слёз, женщина почти рыдала, старательно зажимая микрофон.

– Я вас слушаю – она ответила сухо и даже несколько неприязненно. Звонок явно был не частного характера; искали сотрудника газеты – судя по обращению с отчеством. Свои обычно называют её просто Ларисой. Но по негласным правилам их «Обоза» домашними номерами имели право пользоваться только друзья и начальство. Остальные – милости просим к редакционной связи и в присутственны часы.

Только-только настроилась на писучий лад, как вот тебе пожалуйте – отрыв от производства!

Последовало короткое молчание, после чего трубка сдавленно прошептала:

– Мне необходимо с вами встретиться.

– Нет проблем – Лариса разом повеселела от того, что возникшая помеха легко устранима. – Приходите в редакцию, встретимся.

– Мне нужно не в редакции и как можно быстрее.

– Что за срочность? – опять недовольно-сухо спросила она.

– Это не по телефону.

Короткая пауза:

– Быть может, я к вам домой зайду? Прямо сейчас?

– Вообще-то у нас не принято проводить встречи на дому и даже беспокоить («беспокоить» было подчёркнуто интонацией) по домашним номерам – начала было Лебедева, но голос в трубке перебил:

– Я всё это знаю, Лариса Петровна. Поверьте, кабы не крайняя нужда, не стала бы обращаться – в извиняющихся интонациях сквозило уже отчаяние.

Лариса с сожалением глянула в сторону призывно светящегося монитора, немного подумала, и с внутренним вздохом сказала:

– Хорошо, приезжайте. Адрес знаете?

– Да, мне подсказали…

– Но имейте ввиду: у меня не выходной, а отписной (опять особая интонация) день, работы много, так что…

– Да, я понимаю, скоро буду…

Лариса едва успела сменить уютный тёплый халат на джинсы с водолазкой, как в дверь позвонили.

Под окнами, что ли, стояла? – раздражение нарастало.– Впрочем, чем быстрее, тем …



Распахнутая дверь явила на пороге полноватую ссутулившуюся фигуру дамы лет сильно за сорок:

– Это я вам звонила…

– Здравствуйте, я Лариса Лебедева. Вот вешалка, тапочки, и проходите за мной.

Женщина поворачивалась неуклюже, казалось, она занимает собой всё пространство прихожей, даже, пожалуй, всей квартиры.

Эк у неё проблем – непроизвольно отметила Лариса. Иметь дело с подобными людьми ей уже приходилось. Иной и низенький, и худенький, а начнёт о своём говорить, так займёт всё вокруг.

Пройдя в комнату, посетительница, как большая нахохлившаяся индюшка, примостилась на краешке дивана. Она всё подбирала и подтыкала под себя подол мешковатого платья, будто стараясь занять как можно меньше хозяйского места. Женщина вызывала двоякое чувство. С одной стороны, её отчего-то было жаль, с другой – жалкий вид раздражал. Лариса подумала, что надо бы напоить эту птицу чаем – той, верно, позавтракать вряд ли удалось, по газетчикам бегать не ближний свет. Вышла на кухню, не спрашивая согласия, заварила в чашке из ещё не остывшего чайника пакетик «липтона», положила на тарелочку остатки сыра с колбасой и молча поставила сервированный поднос перед гостьей. Та так же молча приняла угощение и на выдохе быстро выпила дымящийся чай, кивнув благодарно головой. На колбасу, видать, сил не осталось…

– Как ваше имя-отчество, и с чем вы ко мне пришли? – Лариса, всё ещё надеясь на возможность посвятить день работе, хотела придать разговору краткость и конкретность. Факты, факты и только факты. Сопли оставляйте за порогом редакции (в данном случае – за порогом её квартиры). Соплей и сахара мы и сами в любом количестве в материал намешаем. На это журналисты большие мастера, учить не надо.

Женщина будто встрепенулась, став ещё больше похожей на испуганное пернатое:

– Я – Елена Кротова, Елена Николаевна…

Кротова, Кротова… Кто у нас Кротов?.. Неужели тот, правая рука Мурина, богатенький буратино из новых? – прокручивала в памяти Лариса. – Или другая какая Кротова?

Будто прочитав Ларисины мысли, Елена Николаевна подтвердила:

– Да, мой муж Валерий Кротов. Был помощником у депутата Госдумы Мурина, теперь предприниматель. О нём вы, возможно, слышали.

«Возможно слышали»! Да кто в этом городе не слыхивад о Кроте, прорывшем свои ходы во всех коридорах власти, бизнеса и криминала! – мысленно всплеснула руками Лариса. Мурин хоть и давно слинял в Москву, а региона не отпустил. Оставил здесь на хозяйстве Крота. Тот и хозяйствует с редким усердием заправского «братка». Но чего понадобилось от корреспондента «Вечернего обозрения» его благоверной? Журналисты, вроде, с публикой такого сорта, как Валера Крот, по разным дорожкам ходят. Во всяком случае, пока.

– С Муриным приходилось пересекаться, о Кротове тоже наслышана – заметно холодеющий тон.

Елена опять встрепенулась и подняла на Ларису ещё более извиняющиеся глаза:

– Я его бывшая супруга, мы давно в разводе. Но дети у нас общие, четверо.

О Господи! Депутаты, «братки», теперь ещё и общие дети! Ну какое отношение это имеет к её скромной персоне?! Давай уже, не тяни, говори, чего нужно, и уходи! Наверное, рассчитываешь слово замолвить в нашей газетке за папашу-бандюгана? Так это не ко мне, это начальство назначает, кому заказухи кропать.

– А дело-то у вас ко мне какое?

– Помогите мне защитить детей! – вдруг почти истерично выкрикнула Елена Николаевна, видимо, не совладав с внутренним напрягом. На глазах слёзы, вот-вот разрыдается, как недавно по телефону. Этого только и не хватает для создания творческого настроя…


***

Повисла пауза. Лариса только теперь заметила, как не прибрана и не ухожена женщина, как грубы её потрескавшиеся руки, потёрта одежда без единого украшения, старомодна обувь. Не похожа на мамашу малюток одного из самых состоятельных людей города.

– Успокойтесь, хотите ещё чаю? И расскажите всё по порядку.

Лариса принесла ещё чашечку, которую Кротова опять выпила с жадностью. Слёзы немного улеглись, и она начала свой путаный рассказ. Чтобы не утонуть в массе подробностей и отступлений, Ларисе приходилось то и дело переспрашивать Елену, внося уточнения в блокнот. Она всегда дублировала диктофон рукописно, это помогало в дальнейшей расшифровке фактуры.



…Нет, Елена Кротова пришла к одному из самых цепких корреспондентов Зауралья совсем не для того, чтобы помочь отцу своих дочерей. В течение их почти серебряного брака она много раз помогала Валере, как умела, это правда. Тот с соседом повздорил и подрался – она выступала миротворцем, отводя от каталажки. Умыкнул оргтехнику с предприятия, где проходил практику – разжалобила судью четырьмя крошками-дочками. В их когда-то совместной фирме муж не раз «кидал» заказчиков – по-бухгалтерски разруливала скандалы. Бессчётное число раз сражалась она с мелкими и крупными недоразумениями, чаще всего криминального свойства, которые то и дело создавал вокруг себя Валерка, чтобы непутёвый супруг отделался малыми наказаниями, чтобы семья не распалась, чтобы дети росли при отце и в достатке. Всё казалось: вот-вот остепенится папаша, опомнится, станет серьёзным человеком.

Обычная ошибка любящей души…

Но пришло время, и с глаз Елены Николаевны окончательно спали розовые очки. Никогда, поняла она, человек этот, которого прежде не было роднее, не станет ни порядочным, ни честным, ни добрым, ни щедрым. Он сам выбрал путь по скользкому краю, упиваясь жаром всеволия и мнимого возвышения над другими – теми, кому претит такой путь. Теперь её мучило лишь одно: души детей. Как не разбить, не изуродовать их? Ведь придёт же к дочерям осознание того, что за монстр их отец, и на что он способен; во что вообще может превратиться человек с его взглядами на мир?

Но если все будут знать, какими булыжниками мостится его дорога, то, может, дочери отвратятся от такого папочки?

С такими надеждами и пришла Кротова к Ларисе.



Елена Николаевна говорила и говорила. Пошёл третий час, как начался этот монолог. Лариса, забыв о намеченных делах и пометках в блокноте, слушала, не перебивая, и стараясь не упустить логических нитей повествования. Дважды мигал глазок диктофона, говоря, что данная дорожка закончилась и нужно переключаться на другую. Дважды вскипал чайник и поглощались бутерброды. А истории этой, казалось, не было конца. Каждая деталь, каждый пример были уместны, важны, показательны.

Наконец, многодетная мать выдохлась. За время своего рассказа она, казалось, даже осунулась, и теперь сидела молча, находясь ещё где-то в дальних и близких воспоминаниях. Лариса тоже молчала. Её если не потрясло, то уж точно до крайности взволновало услышанное. Но, втискивая в сознание излившийся на неё поток слов, она по профессиональной привычке уже начинала прикидывать, что может получиться из такой огромной и необычной фактуры. «Друг депутата – враг детей», «Браток»-воспитатель», «Растлитель дочерних душ» – и другие глупости вроде этих заголовков назойливо вертелись в уме. Как подать материал? На чём сделать акценты? В конце концов, Кротова за тем к ней и пришла, чтобы уже сразу получить ответ, можно ли опубликовать её историю, или нет.

– Вот что, Елена Николаевна. Не скрою: вы меня огорошили, я даже в некой прострации. Тема важная и интересная, публикации в такой газете, как наша, вполне достойна. Но мне нужно подумать и посоветоваться с руководством, как её подать. Тут ведь какой нюанс: всё будет излагаться с ваших слов, исключительно и только с ваших. Дочери, как вы говорите, подтвердить их правдивость не смогут и не захотят, так? В этом случае вы обязаны будете подписать готовый к публикации текст.

– Да-да, конечно, какой разговор, – засуетилась Кротова. – Я готова… всегда, в любое время… вот телефон, звоните, прибегу тут же.

Она неуклюже поднялась и бочком пробралась к выходу. Но, уже надев своё до предела заношенное пальто, вдруг повернулась к Ларисе и шёпотом, хотя они и были одни, снова принялась говорить:

– Вы поймите: ведь Кротов и в самом деле бандит, я точно знаю. Есть на нём кровь, только пока не доказано.

– Так об этом не мне, а прокуратуре сообщать нужно… – Лариса чувствовала, что омут, в который окунала её Кротова, становится всё глубже.

– Я и хотела. А он прокурору наказал меня не слушать. Знаете ведь, какие у него связи. Прокурор меня на порог не пустил: вы, сказал, нынче в разводе, стало быть, никакой не свидетель, и слушать вас незачем. Теперь вот я со страхом жду, разоблачат моего бывшего, или нет. Да и на самом-то деле я толком ничего не знаю, только по болтовне младшей дочери сужу.

От последних слов Кротовой у Ларисы опять похолодело внутри: история стала казаться ещё более оглушительной. Да брось ты! Просто нервы стали ни к чёрту, если в любом слове мерещится опасность.

– Ладно, как бы там ни было, я начинаю работать над вашим материалом, а вы всегда будьте на связи. Всего хорошего – Лариса, наконец, простиласссь с посетительницей, спутавшей все её сегодняшние намерения.

Когда тяжёлая аура Кротовой вслед за ней исчезла из прихожей, Лариса облегчённого вздохнула.


***

Перво-наперво было решено сделать техническую часть работы и подготовить текстовую расшифровку рассказа Елены Николаевны. Руки привычно заскользили по клавиатуре, переводя звуки в машинописные знаки. Рутинное занятие, но позволяет несколько расслабить нервы, порядком напряжённые после тяжёлой встречи.

Постепенно мысли, связанные с Кротовой, перетекли к её собственным делам. Лариса задумалась о своей жизни. Стала бы она так же отчаянно биться за чистоту нравов своих детей, так распластываться над семейным гнездом? Возможно – если бы у неё, как у Кротовой, их было четверо. Хотя отношение к детям определяется уж точно не их количеством. Даже наоборот: нередко в многодетных семьях родители не заморачиваются чересчур пристальным вниманием к каждому дитяти. Растут и растут, как Господь управит. Этакая саморегулируемая в плане душевного здоровья система.

У неё-то самой всего один сын, и тому она не может дать ума: мальчишка растёт в основном в бабушкином доме, у матери бывает реже, чем там. Ларисе же вечно некогда – командировки, пресс-конференции, срочные материалы, сдача газеты… Ни накормить ребёнка толком, ни уроки проверить, ни на тренировку проводить. Современная мать, одним словом. И отец не лучше.



Отец… Вон Кротова, чтобы её муж оставался при детках, из кожи лезла, сглаживала даже его криминальные делишки. Понимала, прощала, гордости своей наступала на горло, заслоняла, в сложные времена становилась опорой. Хорошо ли, плохо ли, но так понимала свой женский и материнский долг.

А Лариса?

Она даже толком не знала, что делает муж в своём НИИ. А стоило ему единожды засмотреться налево, она тут же без долгих объяснений собрала Олегу чемоданчик и подала на развод. Сын будет расти без мужского плеча? Ничего, сейчас многие так растут. У Сашки, считай, полкласса матерей-разведёнок. Она разве из другого теста? А теперь себя же накручивает про всякие соблазны улицы. Жил бы рядом с отцом, было бы парню не до улицы.

Лариса вздохнула, откинулась на спинку кресла, ненадолго прерывая расшифровку. Олег и в самом деле был родителем хорошим и любящим. К его контактам с Сашкой она даже ревновала – такое между ними царило взаимопонимание. Но теперь вот перевёлся в другой город, наезжает раза два в год, за 5 лет сын совсем от него отвык. Там, поди, и семья другая завелась, свои детки в проектах. А они тут с Сашкой сиротеют…

А ведь когда инициировала развод, такую будущность прокручивала в уме не раз. Но не отступила. Всё потому, что уже был, жил в глубине её души червячок, ждавший спускового момента. Лариса давно понимала, что их брак с Олегом – типичный студенческий союз, во взрослой жизни сошедший почти на нет. Они перестали испытывать друг к другу настоящий интерес, человеческий и супружеский, хотя были даже дружны и безукоризненно вежливы в общении. Ушла скоротечная молодая страсть, оставив не тёплую привязанность, а тягостную пустоту, которую скрашивали лишь обязательства перед сыном. Они отдалились друг от друга, им было скучно рядом. Исчезали общие интересы, наконец, ушло супружеское ложе, каждый спал в своей постели. И деваха, скорее всего, случайная и не слишком-то нужная Олегу, появилась на их семейном горизонте лишь ради заполнения создавшегося вакуума. Он был не её человек, пусть и хороший, и семейственный, и чадолюбивый. И права она была, что тогда одним ударом разрубила туго затянутый узел!

А как бы Кротова поступила на её месте?..

Тьфу ты, далась тебе эта Кротова! – в сердцах прикрикнула на себя Лариса.– Нашла чью кольчужку примерять! Не дай Бог никому таких проблем, как у неё, а ты её мерилом ставишь. И вообще – что сделано, то сделано; потерявши черепушку, неча выть по волосам.

Встряхнув головой, словно скидывая с себя эти самые снятые волосы, Лариса снова включила диктофон и продолжила набирать текст.

Уже за окнами легли ранние синие тени февральского вечера, уже в западном окошке прорезалась и быстро истаяла алая полоска заката, а она всё сидела над записью. Расшифровка заняла весь остаток дня, поэтому на другие заметки времени осталось совсем немного. Почти перед сном удалось накатать репортажик из школы-интерната, удостоенного посещения мэра, да по жалобе читателей обгавкать работу почтового отделения. Материал о туалетах откладывался до лучших времён. Лизетта опять будет ворчать, что Лебедева мало сдала…




Глава 2


Редкое дело схоже по интенсивности и напряжённости с производством средств массовой информации, будь то газета, радио или телевидение. Ежедневно и даже ежеминутно оно требует заброса в свою топку всё новых порций корреспонденции: новостей, репортажей, интервью, исследований, расследований, а также огромного иллюстративного ряда. Умерить аппетиты этот жерла нет никакой возможности: давай! давай! давай! В шальном ритме, жизни скачут информационные монстры, закручивая тугой спиралью существование всех, кто оказался на их орбите. Ни остановиться, ни отдышаться, ни одуматься… Давай! Давай! Давай! Работа всегда, без разбора на день и ночь, на то, здоров ты или болен, сыт или голоден, хочешь или не желаешь. Взялся тянуть журналистскую лямку, значит – давай! давай! давай!!!

Как и предполагала Лариса, ответственный секретарь редакции Елизавета Григорьевна Вешкина, за глаза именуемая Лизеттой, поджала и без того тонкие губы:

– Что-то ты, Ларочка, грозилась завалить нас материалами, а сдаешь всего ничего: четырёх тысяч знаков не наберётся. И это за целый день отсутствия! А где обещанный шедевр о туалетах? Я ведь, дорогуша, под него целый подвал на третьей полосе зарезервировала. Что теперь туда прикажешь ставить?

Врёшь, – про себя прокомментировала Лизеттин спич Лариса. – У тебя этот подвал давно уже забит какой-нибудь Тришевской политической тягомотиной.

Вслух же, сладко улыбаясь и щуря свои медовые глаза, проворковала:

– Ну что вы Елизавета Григорьевна, о подвале этом так печётесь! У вас же в заделе давно лежит куча других материалов, ребята просят-не допросятся протолкнуть их в номер. Поди, и без моих сортиров как-нибудь прорвётесь? Вы же так умеете это делать…

Губы Лизетты слегка разгладились, – кто же не любит лести? – но она всё же пробурчала:

– С твоими этими бесконечными срывами прямо хоть к Тришу иди…



Лариса с облегчением поняла, что по текущему номеру Лизетта от неё отвязалась. Вихрем развернувшись на одной пятке, она покинула секретариат и направилась на третий этаж к начальственным кабинетам. Перед табличкой «Заместитель главного редактора А. Р. Сокольский» убавила прыть, постояла с полминуты, взвешивая, идти, или нет. Наконец, тряхнув гривой распущенных тёмно-рыжих волос, напористо толкнула дверь:

– Разрешите, Андрей Романович?

– Для тебя, Лорик, мои двери всегда открыты! – поднялся навстречу подтянутый 42-летний атлет в мятеньком пиджачке: Андрей никак не мог научиться носить что-нибудь, кроме спортивной одежды.

Лариса прошла к громаде руководящего рабочего места и уселась у малюсенького приставного столика для посетителей.

– С чем пожаловала? Что новенького в вашем королевстве?

– В нашем королевстве без перемен, жуём друг друга, а Лизетта – всех нас, скопом или по очереди.

– Уж эта наша Лизетта, у неё не забалуешь; я её побаиваюсь, да и сам Триш. Чем сегодня ты ей не угодила?

– Как всегда: мало знаков, квасить у себя в загашнике нечего. Вынь да положь ей сортиры, которые чёрт меня дёрнул заявить. А я не успела…

Романыч хитренько глянул на Ларису. Перед ним сидела совсем молодая женщина, почти девчонка, с горящими от возбуждения глазами цвета настоявшегося мёда. Модель для портрета шамаханской царицы. Никогда не подумаешь, что ей немногим меньше лет, чем ему. Чертики плясали в этих глазах, норовя брызнуть наружу. Что она там задумала?

– А чем таким было занято в отписной день Ваше Величество? – шутливо поинтересовался он. Лариса огляделась по сторонам, как проверяющийся от хвостов киношный шпион, приподнялась на локтях, чтобы быть ближе к Сокольскому, и зачастила полушёпотом:

– Слушай, Романыч, тут ко мне одна тётка приходила, Кротова.

– Кротова… Кротова…Крота?…

– Ну да, жена того самого Крота, правда, бывшая! Такого про него и про их семейку нарассказала, что я до сих пор обтекаю. Просит, чтобы мы написали, как он их детушек морально разлагает. Материальчик, должна заметить, редкой остроты. Если его как следует подать, да рисунки, да какие-нибудь комментарии… Бомба!

– Подожди-подожди! Прежде комментариев дай глянуть, что там за бомба. Где этот материал?

– Где материал! Здесь пока! – Лариса постучала пальцем по своему гладкому смуглому лбу. – Мы вчера с Еленой Николаевной часа три, не меньше, проговорили. Вернее, она говорила, а я, рот раскрыв, икала да писАла. Потом сразу села расшифровывать. Потом мелочёвку для Лизетты катала. Заполночь только освободилась, даже к Сашке сбегать не успела. Нет ещё материала. Но всё равно – как думаешь: пойдёт такое?

– В принципе, в нашей газете жареное бывает не так уж и часто, тем более эксклюзив. Но Лора, ты же знаешь мой порядок: не видя текста, я ничего обещать не могу. Ты напиши сначала, а там и поговорим. К завтрашнему дню успеешь что-то сделать?

– Успела бы, да ты сам меня опять в этот нудный банк посылаешь – ликбезом про их крЕдиты-дЕбиты народ морочить. Может, договоришься, что я в другое время подъеду, а я тогда про Крота сяду писать, а?

– Хорошо, банк на сегодня отложи, хотя Ольга Ивановна задаст концерт. Но и не сачкуй – знаю я тебя. Сиди в редакции и пиши. Чтоб завтра с утра у меня на столе лежала твоя взрывная тётка!

Ларисе этого и нужно было. Перехватив в буфете пару бутербродов на обед, она уединилась в закреплённом за ней кабинетике, и с головой ушла в писанину.


***

Изложение рассказа Кротовой растягивалось и растягивалось. Богатой фактуры было так много, а Ларисе так хотелось всю её втиснуть в будущую публикацию, что она совсем забыла о золотом правиле корреспондента: не выкладывать главные козыри, то-бишь факты, они должны оставаться у тебя в запасе. На тот случай, если кто вздумает усомниться в достоверности обнародованного. Придёт такой несогласный в редакцию или в суд, станет утверждать, что всё было не так, а наоборот, – а ты тут ему свой заветный документик или запись и выложишь. На это-де, уважаемый друг, что скажете? А ему и крыть нечем, пофырчит-пофырчит, да и сядет на ту же задницу. С тех пор, как приняли Закон о печати, желающих пободаться в судах со СМИ развелось немало. Ларисе уже не раз приходилось отбрёхиваться от таковых. Пока Бог миловал, все процессы по её публикациям «Вечернее обозрение» выигрывало. Но это – она знала – было хождение по лезвию бритвы.

Наконец, собрав в кучу разрозненные эпизоды, она раз за разом стала перечитывать и шлифовать написанное. С точки зрения построения материала, подачи и стилистики всё, вроде, было в допустимых пределах. Мелкие огрехи – это потом, «блох» редакторы и корректоры выловят. Однако спокойная усталая удовлетворённость от результата не приходила. Что-то зудело в подкорке, какая-то неоформленная мысль билась в толще только что выплеснутых слов.

Устала – решила Лариса, надо переключиться, отдохнуть, отстраниться от саднящей в душе темы. Она надела шубейку и вышла из редакции.



Лиловый февраль дохнул в лицо сырой позёмкой, освежая щёки, обдавая микроскопическими снежными зарядами усталые веки. Решив во время творческого перерыва сбегать к маме – проведать, как живут они с сыном – Лариса прыгнула в подошедший троллейбус. Остановка – и она уже у дома, в котором выросла сама, и в котором теперь подрастает её мальчик.

Мама, хотя и пожурила за неожиданный визит, была очень довольна. Сашка повис на шее. Ей кажется, или на самом деле за ту неделю, что они не виделись, пацан вытянулся, и стали коротковаты недавно купленные брюки? Растёт ребёнок, как на дрожжах поднимается… Ещё немного, и надо будет решать, куда определять его с дальнейшим образованием….

Радостно попив бабушкиного знаменитого травяного чая, повозившись с мытьём знакомых с детства цветастых чашек, чуточку посидев за просмотром мультиков в обнимку со своим воробышком и выслушав материнское наставление относительно её голой шеи и рук, Лариса с витающей на губах улыбкой вернулась на работу к своей жареной теме.



Смена обстановки помогла: она вдруг ясно поняла, что её тревожит. Исповедь Кротовой вылился в монолог, хотя и разбавленный дополнениями-врезками. Единственная точка зрения, единственное действующее лицо на фоне большого семейного полотна. А как же главный закон журналистики, требующий от автора беспристрастности зеркала? Где препарирование жизненной коллизии со всех сторон? Где объективность мнений разных респондентов?

Ну да ладно. Других желающих высказаться о жизненном пути Крота у неё на сегодня нет. Придётся плясать от того, что имеется. Завтра посмотрит Романыч, он мужик умный и бывалый, присоветует, как быть с этой однобокостью.

Так решила Лариса, выключая комп.

Поднимаясь из-за стола, за которым она просидела почти десять часов кряду, вдруг ощутила, что неимоверно устала. Даже двигаться было трудно. Будто не по клавишам стучала, а мешки с песком ворочала. Вот вам и ненапряжный интеллектуальный труд!..


***

На следующий день спозаранку (что за ней отродясь не водилось) Лебедева топталась под дверями у Сокольского. Ей не терпелось выслушать мнение о своём новоиспечённом детище.

Однако Андрей Романович, вернувшийся, наконец, от шефа с внеочередной планёрки, вместо привычного прочтения текста в присутствии автора велел Ларисе сначала двигать в банк: там уже хвостом бьют, ожидаючи. Но обещал посмотреть материал, как только разгребётся со срочными делами.

На никчёмную с точки зрения Ларисы банковскую публикацию ушло полдня. Вообще-то платные заказы она обычно выполняла если не с жаром, то без неприязни: любая тема имеет право на отражение в газете, тем паче – подкреплённая чистоганом. Но сегодня эта неизбежная проволочка её сильно злила, она слушала пресс-секретаря банка вполуха и раздражала его своей несобранностью. Вадим даже нашёл нужным выразить неудовольствие:

– Лариса Петровна, неужели вам совсем не интересно, что такое транзакции по пластиковым картам? За ними ведь будущее, через год-два вся страна перейдет на карты.

Ага, а первой – деревенская тётка Маня. Как только поставите в её северной глухомани свои дурацкие банкоматы, а главное – погасите многомесячные задержки по зарплате, тут же и побежит карточки получать, без них в урманах никуда – подумала с издёвкой Лариса.

Заметив сарказм, промелькнувший на её лице, Вадим скривился ещё кислее:

– Что, тема лично для вас не близкая? Или вам не нравится с нами сотрудничать? А может, хотите, чтобы передали подготовку наших статей другому корреспонденту?

У Ларисы не было ни банковского счёта, ни только-только входивших в оборот пластиковых карт. Да и простых замусленных бумажных купюр частенько не хватало. Поэтому она и на самом деле была далека от того, о чём ей предстояло распинаться перед читателями. Но работа есть работа. Хотя она бы и не прочь скинуть с плеч эту малопонятную обязаловку, но очень не хочется очередной головомойки от начальства. Изобразив на лице святую обиду, Лебедева извинилась перед напыщенным банкирчиком и принялась всеми силами, на которые сегодня была способна, вникать в пластиковые технологии.



От рекламной нудятины Лариса освободилась лишь после обеда, и тут же прискакала в кабинет к Сокольскому. Андрей уже был готов к разговору.

Как человек мягкий и интеллигентный, он сперва погладил самолюбие автора по шёрстке:

– Ты молодец, такую глыбу нарыла. И выплеснулась так живо, так подробненько. Я очень хорошо въехал. Но:…

Этого-то «но» больше всего ждала и боялась Лариса.

– Но! Не мне, дорогая Ларочка, в тысяча первый раз напоминать тебе, что газета – не роман, странички у неё не резиновые. Сколько текста, пусть набранного даже самым мелким кеглем, на одну полосу входит? То-то! А у тебя знаков как раз в два раза больше.

Сокращай!

Заголовок нужен? Иллюстрации нужны? Значит, ещё режь свой шедевр.

Это во-первых. И с этим ты легко сама справишься. Режь больше. Не факт, что Лизетта отдаст под твою самую бомбовую бомбу целую полосу. Обязательно найдёт, какую ещё заметочку к твоему материалу присобачить.

Лариса хотела было возразить, что под убойный материал и разворота не жалко, другие газеты же отдают, но Романыч поднял палец, прося его не перебивать.

– Во-вторых – самое плохое – продолжил он. – Выдать рассказ, по которому бери и прямо сейчас тащи в товарищеский суд этого Крота, не имея дополнительных свидетельств или документов – как такое называется? Правильно, беззаконие. Клевета, порочащая честь и достоинство положительнейшего гражданина. Да этот Крот со сворой своих адвокатов нас с тобой и со всей газетой в придачу на клочки порвёт. Врёт, скажет, моя дура, мстит за то, что я её бросил. А коли не врёт, так вы, господа газетчики, докажите, что так именно всё и было. Ах, Ленкина подпись есть? Так подпись ещё не документ, может, вы в своих целях на неё давили!

И куда тогда нам с тобой?

– Так я же…

– Так ты же! – взгляд первого зама стал суровым и недовольным. – В общем, сейчас берёшь свою потрясающую сагу и делаешь из неё просто рассказ, отвлечённое повествование, этакий сюжет наших читателей. У нас же есть рубрика читательских писем? Вот и оформляй дело в виде анонимного послания. И чтобы без намёка даже на мало-мальскую конкретику! Без имён и всего, что указывало бы на реальных персонажей. Уверен: и того, что останется, хватит, чтобы обыватель стал рвать наш «Обоз» друг у друга из рук.

– Романыч, ты представляешь, как мне обидно этакое богатство холостить? – убито прошептала Лариса.

– Ещё как представляю! Сам сколько лет в твоей шкуре проходил! Да я-то с тобой, милая моя, всё-таки по-божески: самой доверяю кромсать. А вот в мою корреспондентскую бытность редакторы, когда приносил им подобные кирпичи, меня не спросясь, дербанили их до неузнаваемости. Матерился, водку хлестал, да куда попрёшь? Журналисту журналистово, а барин – редактор.

Лариса сидела с потухшим видом. Что толку рассказывать о вопиющих подлостях, если на подлеца указать нельзя?

Андрей Романович видел её неподдельное расстройство. Он встал, подошёл к сейфу, достал початую бутылку коньяка и два крутобоких бокала, налил.

– Давай выпьем за твой, Лора, большой труд и за неравнодушное сердце. Она, эта Кротова, не зря же именно к тебе пришла. Сделаем материал! Пусть и не совсем такой, как хотелось бы, но сделаем. Давай, подруга, пей, и шагай до дома. Отдохни, выспись, подтяни хвосты свои, сдай Лизетте долги. С сыном побольше пообщайся, а то совсем парень позаброшен. Словом, постарайся забыться и переключиться. Пусть история эта отлежится, мозги встанут на место. Вот тогда, со свежей головой, и иди на второй круг. Ну, будем!

Жаркая терпкая жидкость приятно обожгла гортань. Этот бокал оказался сейчас для Ларисы очень кстати: дал силы удержать готовые брызнуть слёзы. Прав Романыч,… или всё же она права? Но об этом потом, когда буйный объем будет впихнут в газетное прокрустово ложе.



Праздники дали Ларисе возможность собраться с мыслями. По совету Сокольского она быстро отписалась по долгам, и устроила себе мини-отпуск. Мысли о работе, как бродячие псы, отгонялись подальше, в самый глухой угол. Она предавалось пустякам: что купить в подарок Сашке ко Дню защитника отечества, в чем пойти на редакционный междусобойчик.

Со времени разрыва с Олегом постоянного бой-френда у Ларисы не было. И она порой с тревогой посматривала на своё отражение в зеркале: если ещё не стареешь, то тускнеешь, Ларочка; скоро мужички будут проходить мимо тебя, как мимо стенки. А ОН на белом лимузине всё не едет… Вот и к очередному Мужскому дню ей не о ком позаботиться.

Поэтому и расточительно посвятила целый день шопингу, без особой цели шляясь по магазинам, вертя в руках, примеряя и прикидывая на себя разные тряпочки и безделушки. Сделала приборку в доме, навестила давнюю подругу, даже в кино с сыном побывала. И, конечно же, сам праздник провела в обществе мамы, к её немалому удовольствию: после кончины отца в красные даты та чувствовала себя особенно одиноко. Ларочка ела любимые домашние пироги, разглядывала старые, дореволюционные ещё, но до сих пор не пожелтевшие фото прабабушек и прадедушек. Мечтала, что когда-нибудь соберёт родословную своей семьи и напишет её добротным профессиональным письмом.

Но в первый же послепраздничный день, словно гонимая чьим-то повелительным окриком, Лариса с самого утра засела за компьютер – оттачивать потенциальную сенсацию.


***

Честно сказать, корреспондент по социальным вопросам Лебедева впервые делала материал такого эмоционального напряга. Несмотря на внушительный стаж работы в газете, до сих пор ей доводилось сталкиваться с куда менее глубокими проблемами. До перестройки, как и большинство коллег, успела, пока не прикрыли, поосвещать мирную производственную жизнь закрытого «почтового ящика». Теперь в «Вечернем обозрении» писала то о муниципальном театрике, которому помещения не выделяют, то о разрушенных пришкольных спортплощадках, то о коммунальных авариях, которым нет числа на прогнивших городских теплотрассах. Темы, конечно, для читателей злободневные, но быстро преходящие; долго копаться в таких нужды не было. Другие газеты, при либерализации во множестве вставшие на крыло, наперебой показывали срезы чего-нибудь невиданно острого – то трудовые будни рэкитиров с проститутками, то межпартийную грызню. Она вместе с коллегами только вздыхала: умеют же люди читабельные вещи находить! В их «Обозе» жареным, тем паче с перчиком, пахло редко: сенсации обходили еженедельник стороной.

И вот теперь и она держит в руках сверкающую жар-птицу журналистской удачи!

А давний её друг, до тошноты умненький-благоразумненький Романыч, предлагает повыдергать из этой звёздной залёточки самые огнедышащие перья!

Изрядно поколебавшись, Лариса приняла соломоново решение. Она, как и велел Сокольский, максимально, до требуемых стандартов, ужала проклятый объем. Но, имея реальную возможность вывести человеческую дрянь на чистую воду, не смогла этим не воспользоваться. И как работник газеты, как простой честный журналяга, но и как мать, совесть которой после визита Елены Николаевны упорно противилась профессиональному прагматизму. Поэтому всё же сделала не безликий сюжетец, а животрепещущее, почти криминальное чтиво, с именами и местами действия.

С этим и отправилась к руководству.

Но на этот раз пошла уже не к Андрею Романовичу – его точку зрения она уже знала, как и то, что менять своего мнения Сокольский не станет. Направилась прямо к главному редактору «Обоза» Борису Ильичу Тришу.



Тот встретил хмуро: Лизетта, несмотря на сданные хвосты, всё же накапала на неё за разгильдяйство. Лариса без лишних слов положила перед главным распечатанный текст.

– Что это?– недовольно-брезгливо, как часто разговаривал с подчинёнными, спросил Триш.

– Думаю, бомба. Прочтите, пожалуйста.

– Что, Сокольский не мог прочитать?

– Читал. Хочу, чтобы и вы посмотрели.

– Господи, Лебедева, всё у тебя какие-то выверты – пробурчал Триш, двумя пальцами ухватывая стопку листов. Лариса, всё ещё стоя, наблюдала за ним. Постепенно лицо главного менялось. Надутое недовольство сменила сосредоточенность, потом – заинтересованное напряжение; щёки залил румянец возбуждения. Он уже сверлил взглядом бумагу, иногда возвращался к началу или к середине, сравнивая факты, потом опять продолжал, внимательно следя за нитью повествования. Красная ручка, которую он взял было для редакторских пометок, вертелась без дела между пальцами.

Закончив читать Борис Ильич перевернул листы и углубился в текст снова, проглядывая его вторично. Наконец, отложил и поднял глаза на Ларису:

– Откуда это у тебя?

– Елена Кротова сама принесла.

– Как это сама?

– Напросилась на встречу и обо всём этом рассказала.

Триш недоверчиво хмыкнул. Поинтересовался:

– А что Соколский говорит?

– Говорит, что в таком виде судов не оберёмся. Надо подачу менять, делать анонимную публикацию. Выхолостить, одним словом, вместо бомбы пукалку изобразить.

– А от меня чего хочешь?

– Чтобы разрешили публиковаться с именами. Кротова божилась, что материал подпишет. Она мне уже два раза звонила, интересовалась, печатаемся, или нет. У нас будет прикрытие. Будет!

Триш, продолжая крутить в пальцах красную ручку – символ редакторской власти, подошёл к окну, долго высматривал что-то за февральским туманом. Потом сказал:

– Я подумаю, что с этим сделать. Оставь текст у меня. Ясненько?

Лариса вышла от главного с искрой хотя и малой, но всё же надежды. Интересно, сколько он будет эту гайку жевать?



Но, вопреки растущему скепсису, после обеда секретарша Триша Ниночка позвала Лебедеву на ковёр. В кабинете уже расположились Сокольский и Лизетта. Ещё маячил Владимир Натанович Ниткин, при коммунистах спец по партийной жизни, а ныне – политический обозреватель. Впрочем, всем было известно, что главная «должность» Ниткина – соглядатай и доносчик Виталия Курилова, начальника по городским СМИ мэрии. Чтобы не нарываться на вопросы Курилова, главный редактор «Обоза» проводил почти все совещания в присутствии этого фискала.

На руках у пристутсвующих были копии Ларисиного сочинения.

– Все читали, что Лебедева наваяла? – взял быка за рога Борис Ильич. – Что скажете по перспективам публикации?

Сокольский, как Лариса и ожидала, высказал уже известную точку зрения. Во время его выступления Ниткин то и дело с ехидцей покачивал головой то «за», то «против». Не успел Андрей Романович закончить, Ниткин подскочил, как ужаленный.

– Да вы все здесь в своём ли уме? Известно ли вам, с какими фигурами общается Валера Кротов, в каких политических раскладах участвует? Ему сам Мурин, депутат Госдумы и едва ли не третий человек в государстве, доверяет, как себе! Крот с городским главой на охоту ездит! В управе в любом кабинете гость дорогой! А вы хотите вытащить на свет божий измышления его полоумной отставной бабы! Как вообще можно всуе поминать фамилию Кротова …

– …на божничку лучше его поставить! – язвительно ввернула Лариса.

– Лебедева, не ёрничай, тебе слова не давали! – зашипела злая на неё Лизетта.

Ниткин ещё некоторое время рассуждал о политическом чутье газетчиков, которое, по его мнению, окончательно притупилось в редакции «Обоза», и о возможных адских последствиях для их общего дела конкретно данной публикации.

– Итого, Натаныч, что в сухом остатке?– прервал затянувшийся монолог Триш. – Публикуемся или нет? И в каком виде?

– Однозначно нет, никогда, ни в каком виде!– подытожил партийный последыш.

– Теперь давай ты, Лебедева, свои соображения!

Лариса была готова: она долго обдумывала доводы. И сказала она не про то, что материал стопроцентно будет прикрыт подписью Кротовой, и не о том, что нужно давать ход столь редким в их еженедельнике сенсациям. Она нашла другой болевой узел, на который вернее всего стоило давить:

– Чего не хватает нашему изданию? Правильно, остроты. Из-за этого его плоховато раскупают, обходят стороной влиятельные рекламодатели. Репутация у нас беззубой собаки, которая только и может, что брехать по пустякам. Выйдем мы в кастрированном варианте – ничего не изменится. Не выйдем – тем более будем всё на том же болтаться. А вот если выйдем в моём варианте, то покажем серьёзные замашки. Ещё не факт, что Кротов станет с нами в судах бодаться. А станет, так это будет повод для продолжения темы, тоже острого и привлекательного для обывателя. Ведь любому маркетологу известно, что лучший способ достижения известности – скандал, по возможности громкий. А этот скандал нас очень приподнимет в городе. Надо публиковаться без купюр!

– Ой, Зин, гляди, какой маркетинг тут – дурашливо перефразировал Высоцкого Ниткин. – Заварит Лорка кашу, а расхлёбывать другим…

– Уж не тебе ли, господин политолог? – тихий Ларисин голос, казалось, гремел на весь кабинет. – Тут ведь речь идёт не о партийных шашнях – о реальном спасении семьи. Хотя твоей печали в том сроду не было. Так и молчал бы уж, трусливый ты наш!

– Кто? Я? Трус? Борис Ильич, будьте свидетелем, она меня оскорбляет! – взвился Ниткин, беспардонно тыча пальцем в сторону Ларисы.

– Эй, деятель, с женщиной будь поаккуратнее! – встрял в разгорающуюся ссору Сокольский. – А то не посмотрю, что ты партийный, научу свободу любить!

– Пре-кра-тить! – проревел тоже взбеленивший Триш.– Или я быстренько вас всех по-своему обтешу!

Спорщики затихли. Наконец, спокойным уже голосом главный спросил последнего участника совещания:

– Елизавета Григорьевна, вы, конечно, как Ниткин?

– Что сказать, Боря (Лизетта по праву старейшего работника, в своё время выпестовавшего Триша, имела привилегию обращаться к нему без отчества)… Нет, я – как… – Лизетта помедлила, обвела собрание взглядом – … как Лебедева! Пора бы и нам рискнуть, получив на руки такие карты!

В кабинете повисло недоумённое молчание. Такое решение ответсека явилось полной неожиданностью: всем было хорошо известно, что Лизетта вовсе не празднует Ларису.

– Значит, так… – выдержав паузу, заговорил главный редактор. – Я тоже подумал, кое с кем посоветовался, юристов послушал… Будем готовить полноценную публикацию. Елизавета Григорьевна, резервируйте разворот под Крота! За тобой, Лебедева, подпись твоей респондентки. И не тянуть! Ясненко?

Коллеги покинули кабинет в некоторой прострации.




Глава 3


Трудолюбивый чистоплотный житель немецкой деревеньки, какие во множестве разбросаны по Зауралью, не спеша ехал по вычищенному ранней оттепелью большаку. Как и другие соседи, его семейство, кроме работы в зажиточном пока совхозе, держало большое подворье, полное коров, свиней, домашней птицы. По выходным, а иногда и в будни муттер с женой и старшей дочкой, сызмальства приучавшейся к хозяйству, отправлялись в город на рынок – торговать домашним молоком, душистым маслом, кипенным творогом. Женщины готовили продукты и вели дела с рыночным начальством. Обязанностью главы семейства было доставить торговок с товаром до прилавка и обратно, принять выручку.

Вот и сегодня он совершал привычный свой воскресный вояж, везя домой расторговавшихся уже молочниц. День был серый и сырой, как все последние дни февраля. В этом году тепло налетело раньше обычного, уже неделю снега на полях квасило мелким противным дождичком. Дорога хотя и очистилась от ледяного наката, обнажив края кюветов, кое-где ещё встречались скользкие участки, и приходилось сбрасывать скорость, особенно на поворотах.

Въезжая на один из таких неприятных участков, немец вдруг увидел в придорожной канаве две большие железные бочки. Ладные бочки, почти совсем новые, такие в хозяйстве всегда нужны. Ох уж эти русские, вечно выбрасывают порядочные вещи, не умея дать им ума! Рачительный отец семейства остановил машину, вышел, чтобы оглядеть находку поближе. Бочки были забиты цементом. Он попробовал поднять одну – ноша оказалась слишком тяжёлой. Но немец уже мысленно сжился с обнаруженной ценностью.

– Не вытряхну разве этот цемент, – подумал он. – Мужик я или где?

Сходив к машине и найдя в багажнике коловорот, он попытался рассверлить заливку. Серая твердь плохо уступала стали, пришлось поднажать. Но вот большой пласт поддался и лопнул. Теперь нужно обстучать ёмкость со всех сторон, чтобы потом окончательно совладать с нарушенной заливкой.

Селянин заглянул внутрь бочки, чтобы определиться, с какого боку начать колотить – и сел на землю. Перед его выкатившимися от ужаса глазами из цемента выступала нога в добротном зимнем ботинке.

– Муттер, Эльза, здесь что-то зер плёхо – от волнения перемежая русские слова с немецкими, забормотал мужичок.

– Коммен цу мир, смотритте! – махал женщинам рукой. Те вышли, недовольные проволочкой после нелёгкого стояния за прилавком. Но когда увидели находку, тоже выпучили круглые карие глаза и испуганно зажали рты.

– Пауль, брос этта, давай ехат скорэй к домой! – прошептала, наконец, супруга.– Будто нас здэси и нэ было!

– Ага, не было, как же! – встряла незаметно подкравшаяся сзади дочка, говорившая без акцента. – А чьи следы тут? А чья машина подъезжала? Чья машина, того и бочки, скажут. И на цугундер! Нет, фатер, милицию надо звать. Ехать до первого автомата, 02 звонить!

Немец соображал ещё туго, но резон в словах девчонки всё же уловил. Прятаться себе дороже будет. Скомандовал женщинам погрузку и покатил выполнять гражданский долг.

Трясущийся от страха Пауль добросовестно караулил свою находку до приезда наряда патрульно-постовой службы. Подробно расспросив под протокол, как было найдено этакое сокровище, менты до времени отпустили бедолагу и вызвали подмогу – извлекать из бочек жуткое содержимое. Замурованными оказались два тела совсем молодых парней.

На следующий день, как только происшествие попало в милицейскую сводку, город содрогнулся от кошмарного известия. О закатывании в цемент тел убиенных здесь ничего не слыхивали со времён приснопамятного итальянского фильма про комиссара полиции и прокурора республики. Но оказалось, что на гребне перестройки мафиозные страсти не обошли даже далёкую Зауральскую провинцию.



Журналисты, как и положено, подхватили новость одними из первых. В день обнаружения бочек, едва успели сотрудники «Вечернего обозрения» стечься к рабочим местам, Триш потребовал к себе Лебедеву.

– Ты в последнее время что-то стала интересоваться городским криминалом… Значит, о парнях, закатанных в цемент, знаешь? Вижу: знаешь. Вот тебе и следить за этой историей. Прокуратура там, адвокаты, родственники… Да чтобы носом землю рыла! Должна понимать: случай тут громкий, САМ (Борис Ильич, закатив глаза, указал перстом куда-то в потолок) держит его на контроле. Ты, помнится, недавно чуть с Володькой не подралась, ратуя за горяченькое. Вот тебе очередная сковородка с жареным. Как что-то свежее появится – сразу в номер. Давай, чтобы мы тут были первыми. Ясненько? Сегодня, кстати, прокурор города пресс-конференцию собирает. Так что топай.

Терять время и тащиться по серой слякоти на прессуху Ларисе не хотелось. Ещё вчера, поздненько уже, после радиосводки о городских происшествиях, она позвонила своему информатору Алексею Васильевичу Вершкову, а за глаза Лёхе. С Лёхой, заместителем прокурора города по надзору за милицией, их связывали давние деловые отношения. Он делился с Ларисой крепким прокурорским табачком, она в своих материалах по мере сил пиарила его работу. И всегда согласовывала те публикации, где упоминалась прокуратура.

Сейчас Лебедева надеялась вытрясти из него всё, что на тот момент было известно их ведомству о двойном убийстве. Но на этот раз делиться было почти нечем: кроме бочек и вусмерть перепуганного немца следователи пока ничего не нарыли.

– Ладно, дадим хотя бы эту информушку – решила Лариса, заводя комп. Новость, о которой в городе говорили на каждой кухне, заняла буквально несколько строк – почти то же, что можно было высосать из присланного по факсу пресс-релиза прокуратуры.

Сэкономленное на прессухе время она решила потратить на подпись Кротовой. Елена Николаевна будто сидела у телефона, ожидаючи Ларисиного звонка: тут же схватила трубку. На приглашение приехать завтра в редакцию и подписать готовый материал заквохтала, что да, конечно, обязательно, завтра же, а как же…

Лариса мысленно перекрестилась: хотя бы здесь всё идет без проблем. До сдачи в печать номера ещё два дня, она всё успевает.

Теперь можно заняться встречей с родственниками жертв двойного убийства. Кто они такие, эти убитые парни, и вообще есть ли у них родственники? Придётся опять тормошить Лёху. Лариса полдня добросовестно долбила номер Вершкова, но его телефонная связь вымерла.


***

Планы продуктивно поработать окончательно развеяла Аллочка Нилова, подруга и коллега. Лариса давно хотела поделиться с Аллой последними новостями, но та была чем-то очень занята в своём отделе культуры. Лариса только и успела спросить на бегу, нет ли у Аллы на примете порядочного юриста. Готовя публикацию о семействе Крота, не мешало бы проконсультироваться со знающим человеком. Алла обещала подумать, и исчезла из поля зрения на несколько дней. И вот теперь сама позвонила и пригласила в гости: для знакомства с о-очень крутым адвокатом.

Бывать у Ниловой Лариса любила и не любила. Алла уже много лет была «наполовину замужем» за солидным дяденькой-врачом с завидным общественным положением. Профессорский статус и неугомонный поиск, в котором тот постоянно находился, притягивали к Станиславу Нагорнову интеллектуальную молодежь, он всегда был окружен свитой талантливых единомышленников и…собутыльников. В маленькую квартирку Аллы вслед за Нагорновым набивалась разношёрстная компания – врачи, инженеры, вузовские преподаватели, иногда и чиновники.

При попустительстве Аллы эти интеллектуалы много пили, вели себя более чем раскованно, и безбожно приставали к дамам, если те оказывались в их среде. Ларисе приходилось без конца отмахиваться от назойливых двусмысленных ухаживаний, как от мух в жаркий полдень, что непоправимо портило впечатление от посиделок. Она предпочитала общение с Ниловой и Стасом наедине, но такие случаи предоставлялись редко.

Опять пьянка с липучими мужиками – вздохнула она, но идти было нужно: специально для неё пригласили какого-то адвоката.



Сама себе не признаваясь, Лариса продолжала тянуться даже к такому мужскому обществу. После развода с отцом Сашки у неё время от времени случались романчики. Именно романчики, по-другому и не назовёшь эти сюсявенькие отношения на несколько встреч, не предполагающие никакого путного продолжения. До интима доходило не всегда, а если и доходило, то чаще всего это бывало нечто вязкое, нудное и механическое, ничего общего не имеющее с чувствами, тем более со страстями. После таких адюльтеров она была гадка самой себе, божилась, что никому больше и поцелуя не даст. Но проходило время, Лариса опять велась на призыв какого-нибудь активного самца, – и выкатывалась на тот же круг. Годы текли, а рядом никак не появлялось по-настоящему родственной души. Наверное, поэтому неутолённая тоска по теплоте и вниманию время от времени толкала её в свиту Нагорнова.

Правда, в последнее время в этом обществе обозначилось что-то более-менее импонирующее. Станислав Янович занялся какой-то инновационной хирургической технологией. Без инженерной подпруги такой проект на ноги не поставить, и Стас особенно крепко задружил с технарями. Так к гнёздышку Ниловой прислонился инженер-предприниматель Николай Николаевич Вернин. У Аллы его стали называть коротко Никником. Как почти все сотоварищи Нагорнова, Никник поначалу обалдел от Аллочкиных прелестей, и даже попробовал волочиться за ней – при непротивлении легкомысленной красотки. Пара-тройка жарких обнимашек по тёмным уголкам, несколько пьяных поцелуйчиков – и всё. Станислав Янович корректно, но весьма решительно дал понять новому сопернику, кто хозяин в доме Аллы.

Тогда потерпевший фиаско Никник решил поискать для воздыхания иные предметы. Приглядевшись, он нашёл вполне аппетитной и интересной Ларису. И, как здесь водилось, попытался нахрапом присвоить её себе. Однако быстрой победы не получилось: Вернин болезненно обжегся об острый язычок и твёрдое сопротивление Лебедевой. Но в этом случае его это не остудило его, а только раззадорило в стремлении сделать своей очередной пассией эту ладную невысокую женщину-девочку с тигриным взглядом. Он начал добиваться её катаньем: нечаянными изображающими нежность прикосновениями, преподнесением цветов или конфет, беседами на умные темы, целомудренными провожаниями домой. Как бы специально для Ларисы брался при её появлении за гитару, напевая тонкие мелодии, даже выказывал будто бы ревность, если в компании она начинала общаться с кем-то другим. Получив от ворот поворот при первой попытке склонить Ларису к сексу, Никник теперь нарочно затягивал процесс завоевания, неотвратимого по его мнению. Завсегдатаи Аллочкиной квартиры уже свыклись с мыслью, что Вернин и Лебедева – любовная пара, и нетерпеливо ждали, когда же Никник развлечёт их пряным рассказом о свершившейся, наконец, победе. Алла даже подтрунивала над Ларисой, прилюдно бесцеремонно интересуясь, когда же та покончит со своей затянувшейся девственностью.

Да, собственно, куда было торопиться этому зрелому давно женатому красавцу с пепельной гривой волос, столь же холодному, сколь и самонадеянному? Он был совершенно уверен, что Лариса, незамужняя дурочка, рано или поздно упадёт в его объятия, чтобы потом стать покорной и выполнять любые его прихоти. Тогда уж он покажет, кто тут главный, кого полагается боготворить и к чьим ногам припадать! Тогда он по-настоящему истомит распалённую его мужской неотразимостью бабёшку! Сколько таких прошло через его руки, и всегда он всё устраивал на свой лад. И последнюю точку в отношениях обычно ставил тоже он: у бедняжек не хватало духа первыми расстаться с Николаем Верниным. Он навсегда оставался занозой в их сердцах, кумиром, секс-идолом! Придёт ужо черёд и нашей журналисточки!



В этот вечер дела не позволили Вернину присоединиться к компании Нагорнова, и место рядом с Ларисой по велению Аллы занял скромный молодой человек в безукоризненном костюме, дополненном алмазной булавкой на лацкане и головокружительно дорогими часами. Ларису кольнуло, что её простенький свитерок и видавшие виды джинсы заметно проигрывали на таком презентабельном фоне. Совсем перестала за собой следить – сконфуженно констатировала она в мыслях, однако это недовольство неизвестно почему обернулось вдруг досадой на соседа.

– Александр Павлович Депов, член городской коллегии адвокатов – представила новенького Алла. – Здесь – просто Саша. Так, Станислав Янович?

– Конечно-конечно! Саша очень прост в обхождении. Надеюсь, Лариса в этом скоро убедится – не без подтекста продолжил представление новичка профессор, в унисон адвокату бывший сегодня тоже при параде. К счастью, Стаса отвлёк какой-то незнакомый немолодой уже товарищ, и Депов с Ларисой получили возможность пообщаться накоротке.

Депов показался Ларисе и вправду человеком достаточно простым (или отменно хорошо владеющим собой), но очень уж зажатым, даже закрытым. Они некоторое время поговорили о мерзостях никак не заканчивающейся зимы, Депов поинтересовался характером знакомства Лебедевой с Ниловой, немного расспросил о редакционной работе.

Самое время переходить к моей Кротовой – решила Лариса, и предложила выйти покурить. На кухне выяснилось, что оба некурящие, и этот маленький курьёз несколько растопил неловкость. Наконец, Лариса начала задавать Депову интересующие её вопросы. Она, постепенно распаляясь, рассказала историю своей будущей публикации, её героев и даже их редакционных перипетий. Саша слушал, не перебивая, но чем больше погружался в животрепещущую для собеседницы тему, тем больше мрачнел.

– Так вот, Александр Павлович… то есть Саша! Мне завтра сдавать материал, через два дня он должен пойти в печать, а я так и не пойму, будет ли подпись Кротовой юридической защитой против возможных недовольств её супруга, или нет. Главред, вроде, с юристами какими-то советовался, они…

– Знаете, что я вам, Лариса, должен сказать? – вдруг весьма резко перебил Депов разошедшуюся Лебедеву. – С подписью или без неё – не публикуйте этого материала! Почему? Этого я вам объяснить не смогу. По крайней мере, сегодня. Просто поверьте человеку, который знает об изложенных вами обстоятельствах гораздо больше, чем вы, и даже ваш редактор. Просто поверьте. И потом будете мне за такой совет признательны.

Лариса недоумённо взглянула на него. Молодое приятное лицо его с правильными, хотя и мелковатыми чертами, сейчас будто повзрослело на несколько лет от появившейся складки между бровей, от морщинок, залёгших в углах рта. Оно выражало решительность и вместе с тем горечь. Железобетонная убеждённость виделась в чертах, но и глубокая печаль, почти несчастье.

Господи! Да что его так расстроило? Не моя же публикация? – задумалась Лариса над произошедшими с Сашей переменами. И вдруг её торкнуло:

Вот дура! Он же адвокат! А эти господа живут по принципу: ни дня без рубля. Денег парнишка хочет, да нервничает, не зная как спросить. А я тут со своей справедливостью тычусь!»

– Наверное, ваши консультации денег стоят? Я сразу как-то не сообразила, что сначала нужно обсудить цену услуг, а уж потом непосредственно о деле… Так не стесняйтесь, говорите, сколько надо заплатить. Я заплачу!!!

– Лариса, не в деньгах дело…

– Я много заплачу, сколько скажете!

– Да послушайте же! Не нужны мне ваши деньги, хотя и вправду я не бессеребренник. Просто я и вправду не всё могу вам сказать. Но знаю точно: в жизнь Кротова лезть не надо, это очень опасно, вы и ваша газета будете иметь такие неприятности, какие до сих пор и не снились. Лариса, Лариса, дорогая! Ну послушайте же знающего человека, не губите себя!

Дорогая уже я ему! А сам жмётся! – подумала Лариса и обиженно закусила свои твёрдо очерченные губы. Немного помолчав, подытожила:

– Ну что ж, спасибо и на том, хотя я так и не поняла юридической стороны вашего ответа. Может, вернёмся к столу?

Не поверила…Саша понуро поплёлся за ней к компании, которая, уже порядком накачавшись, начинала тянуться к выходу.

– Пожалуй, я пойду – шепнула Лариса хмельной и весёлой Аллочке.

– Александр Павлович, что же вы зеваете, ваша дама уже спать хочет! – развязно кинула та Депову фразу из старого анекдота, глазами показывая, что девушку надо бы проводить. Да Саша и сам уже стоял на пороге с Ларисиной шубейкой в руках. Они молча покинули квартиру, молча вышли во двор и сели в его автомобиль, молча доехали до её дома. Саша сделал было движение в сторону подъезда, но Лариса холодно и так же немо остановила его коротким жестом. Кивнув головой, она исчезла в черноте дверного проёма.

Похоже, и это её знакомство окончилось, не успев начаться.


***

Скоро Международный Женский день, желанный и заветный для каждой женщины. Даже самая крутая и отрицающая нежные чувства эмансипэ, самая замотанная жизнью баба или опустившаяся люмпенка, самая маленькая девчушка и самая древняя бабушка на деревенской завалинке – ждут этого дня. Ведь у всех женщин, пока она живы, в душе пусть и на донышке, но обязательно теплится память о первородной сути их естества и гордость за эту Богом данную суть. Женщину в женщине не известь ничем и никогда, и этим она права, и всегда ожидает поклонения. И пусть она говорит, что не любит цветов и подарков – не верьте словам и одаривайте своих подруг, матерей, дочерей, осыпайте их цветами и шепчите – или кричите на весь мир! – о том, что готовы всегда преклонять перед ними колено!



Размышляя о предстоящем празднике, Лариса сидела в своём редакционном кабинетике. По её прикидкам, Елена Кротова должна была прийти с минуты на минуту. Подпишет свою исповедь, и последняя точка в такой натужной работе будет поставлена.

А всё же интересно, почему Депов так настойчиво отговаривал её от публикации? Совсем как пройдоха Ниткин, знающий, кто из городского начальства какую кашу на завтрак ест. Нет, здесь дело не в деньгах, это было заметно по неожиданной горячности Саши. За деньги бьются по-другому. Что-то такое ему известно, почему-то этим известным не захотел с ней делиться, только отчаянно предостерёг…

А ты, Лора, опять дура! Ну чего закусила удила, чего принялась показывать свой норов, перед симпатичным мужичком постромки рвать? Нет чтобы приятного человека на чай пригласить, поговорить спокойно. Глядишь, всё и прояснилось бы.

В том, что Саша Депов ей более чем симпатичен, она уже поняла. Собой хорош, умён, богат, держится прекрасно, хотя и крепко знает себе цену. Чем не долгожданный принц?! Тем разве, что молод, лет на пять, не меньше, моложе её. Такие молоденькие мальчики до сих пор в её женской биографии не встречались.

А ты, никак, всех на Вернина прикидываешь? Если не старый лев, так уже и в любовники не годен? Да кто в постели-то паспорта проверять станет?

Дойдя в цепочке умозаключений об Александре Павловиче до постели, Лариса вдруг поймала себя на том, что рассуждает об этом спокойно и доброжелательно. Новое знакомство показало, что не только Саша пришёлся ей по вкусу – она каким-то шестым чувством точно угадала: тот тоже сразу «запал» на неё. Женщина безошибочно чувствует, есть у мужчины сексуальный интерес к ней, или нет. У Депова такой интерес беззастенчиво бился в умных серых глазах.



Однако, где же Кротова? В дороге задерживается, что ли?

Лариса настроилась на дальнейшее ожидание. Но когда стрелка несуразных часов над дверью, громко квакая, поползла к полудню, она решила набрать номер домашнего телефона Елены Николаевны – вдруг та приболела? Хотя в таком случае могла бы позвонить и предупредить…

Ответа не было долго. Озадаченная Лариса уже собралась было дать отбой, как, наконец, отозвался голос Кротовой. Он был каким-то задушенным, будто трубку старательно прикрывали рукой. Но даже через преграду были слышны громкие звуки, визгливые выкрики, ругань – скандал в доме явно удался. Лариса хотела было спросить, что случилось, как Кротова тихой невнятной скороговоркой выпалила:

– Лариса Петровна? Я теперь не могу подписать ваши бумаги. И вообще не могу с вами встречаться. Потом всё поймёте.

– Вы отказываетесь от своих слов?

– От слов – нет. А от дальнейших контактов с прессой – отказываюсь. Извините и не ищите больше меня.

Вот и весь сказ…

И что теперь делать Ларисе? Без подписи-то материал в номер никто не примет.

Господи, что я им теперь скажу?

А что Лизетта на этот разворот поставит?

Ладно, Бог с ней, с Лизеттой, у неё всегда что-нибудь в запасе найдётся. Мне-то что делать?

Господи, позорище какое!

Она ни на минуту не допускала мысли о несерьёзности Кротовой. Тот, кто хотя бы однажды видел эту придавленную жизнью, и всё же сопротивляющуюся обстоятельствам женщину, сразу мог бы понять: у неё огромная трагедия, где нет места легкомыслию. Значит, как раньше намекала Елена, папаша вставил в колёса их семейного шарабана такие палки, из-за которых всё её существование, похоже, перевернулось вверх дном. И тут не ей, борзописцу местного разлива, сочувствовать надо, а этой несчастной матери, задыхающейся под страшными обломками…

А всё же – что теперь делать отдельно взятому корреспонденту «Вечернего обозрения» Ларисе Лебедевой?..



Лариса некоторое время каменно сидела, выходя из прострации, потом побрела в комнату секретариата.

Увидев её, Лизетта сходу всё поняла:

– Что вместо твоей Кротовой ставить будем? У тебя хоть что-то в заначке есть?

– Елизавета Григорьевна, я сейчас пойду подумаю, после обеда скажу. Не злитесь на меня, это не я…

– Да знаю я, кто у тебя, да что. Вечно как всегда. Уйди с глаз моих!

В дверях секретарской Лариса столкнулась с Ниткиным. Он проводил поникшую фигурку взглядом, и до Ларисы долетел его визгливый голос:

– Я же говорил, что на Лебедеву надеяться нельзя! Только с подписью можно было планировать в номер её чушь! Вас вот только жалко, Лизетта Григорьевна! А Триш-то…

– Какая я тебе Лизетта? Какая Лизетта? Ты для своих коммунисточек дразнилки придумывай, а у меня матушкой данное имя есть! А ну пошёл отседа!!! – Вешкина срывала своё неистовство на Ниткине.

Спокойно обмозговать ситуацию не получилось. В дверь Ларисиной каморки просунула длинный заметно покрасневший носик Танька Смешляева, корреспондент по теме «Город». Видно, вычерчивая свой очередной докладец о какой-нибудь пиар-акции мэрии, для вдохновения уже пропустила рюмку-другую.

– Лорка, чё стряслось? Триш там рвёт и мечет, велел тебе к нему мухой лететь.

– Ничего особенного. Спасибо, Таня, иду – Лариса старалась не подавать виду, что расстроена. А то Смешляева тут же разнесёт последние известия по всей редакции. Впрочем, и так разнесёт…



Триш по своему обыкновению увлечённо разглядывал что-то за стеклом, стоя к народу спиной. В углу, как растрёпанная птица, нахохлился Натаныч. Он явно был здесь первым провозвестником её позора.

– Ну что, Лебедева, подвела под монастырь? В кои веки поверил, что ты можешь серьёзную корреспонденцию поднять, перед коллегами за тебя фактически поручился. А ты, оказывается, в соавторы взяла не пойми какую бабу, которая то бежит к тебе своё грязное бельё полоскать, а чуть что – отказывается от своих же слов. Ты понимаешь, что это твоя – не её, а твоя! – вина в том, что сегодня редакция на грани срыва выпуска! Дыра в текущем номере на две полосы – это что, хиханьки-хаханьки?

Лариса раскрыла было рот для ответа, но тут же его и захлопнула: возразить было нечего.

– Что-о? И ты смеешь ещё оправдываться? – Триш будто спиной увидел слабую попытку Ларисы. – Да если бы это был один-единственный твой косяк! Вот Ниткин помнит, как летом ты чуть не сорвала публикацию из банка: не смогла, видите ли, как следует разобраться в материале, тема шибко сложная! Ты профессионал или как? Если профессионал, то любую тему обязана распутать-размотать, и читателю аппетитно разжёванной подать. А у тебя, как план по знакам Вешкиной сдавать, так обязательно что-нибудь сложное, непонятное, недораспутанное образуется. Все всё успевают, у всех всё вовремя пишется, одна Лебедева вязнет в каких-то гениальных копаниях! Или твоя фамилия Кольцов? Эренбург? Аграновский? Песков? Что ты всё пыжишься походить на великих? Газета наша самая распростецкая, нам не золочёные Пегасы тут нужны, а ломовые надёжные лошадки! Запомни: ломовые!

Триш умолк, видимо, выпустив пар; подошёл к столу отхлебнуть из маленькой плоской фляжки, какие носили в нагрудных карманах участники былых первомайских шествий. Протянул тару и Ниткину, подобострастно лизнувшему угощение. Потом глянул на Ларису в упор:

– Так что делать будешь? Домой к этой Кротовой поедешь подпись выбивать, или как? Номер-то и вправду горит.

– Нет, Борис Ильич, к Кротовой ехать бесполезно, её муженёк так запечатал, что она больше с прессой ни-ни. Сама предупредила. Там что-то серьёзное.

– А то как же! – вставил в разговор свои пять копеек Ниткин. – Семейные разборки -это тебе не фунт изюма…

Не обращая на него внимания, Лариса продолжила:

– Я могу к завтрашнему дню закончить материал о взломе платёжной системы нашего банка. Помните, мне его Вадим подкинул? Там я ждала решения суда, но на днях суд прошёл, можно писать. Тема тоже развёрнутая. Думаю, суток хватит. У Лизетты лежит ещё один материал по банку, заказной. Объединим их. Сделаем заголовки побольше, фоток добавим. Наверное, выкрутимся.

– Выкрутимся!..– зло фыркнул в усы Триш. Совсем как морж в зоопарке – отметила Лариса. – Не выкручиваться надо, а планомерно работать. Жду завтра утром твой новый опус. Но если и здесь что-то сорвётся, пеняй на себя. Не посмотрю, что ты мать-одиночка…

Последние слова главного неслись уже вдогонку Ларисе, перепрыгивающей через две ступеньки. Она успеет.




Глава 4


В семье Лебедевых жила давняя традиция, переходившая от старших к молодёжи: 8-го марта они все вместе обязательно ходили в театр или на концерт. С самого утра женщины погружались в сборы. Из шкафов извлекались самые красивые наряды, волосы укладывались в сложные причёски, из глубины раскрытых бархатных коробочек посверкивали драгоценные украшения.

Мужчины относились к приготовлениям супруг со снисходительным пониманием, что для ощущения праздника именно она, быть может, и является главной составляющей. Они, тоже франтовато одетые, спокойно сидели в креслах, дабы не мешать озабоченным дамам, и потягивали из хрусталя дорогой коньячок, приберегаемый специально для столь торжественных случаев.

И вот наряженные и надушенные красотки были готовы к осуществлению культурной программы, к подъезду подкатывали такси, и семейство направлялась к месту развлечений, оставив уже сонных малышей на попечение соседей.

Заканчивался день изысканным ужином-фуршетом, на котором под тот же благостный коньячок шло обсуждение просмотренного или услышанного. Никакого жирного горячего, никаких лишних возлияний. Мужчины, конечно, закусили бы чем-нибудь и посущественнее, но для этого требовалось дождаться 9 марта.



Давно это было… С тех пор мама овдовела, дочь перешла в разряд бывших жён, а Сашка ещё не настолько подрос, чтобы стать полноценным кавалером. Традиция прервалась. Поздравив маму накануне, сидит сегодня Лариса одна в доме, где и жалкой веточки мимозы не сыскать. Вернин в такие даты не балует подружек подарками и цветочками – он свято исполняет супружеский ритуал. А больше у неё и нет источников мужского внимания. Можно бы пойти в редакцию на традиционный весёлый междусобойчик, богатый и на цветы, и на презенты, но последние неурядицы с публикацией о Кротовых отбили охоту веселиться в кругу коллег. Благодаря Ниткину всем стало известно и о ЧП с почти сорванным номером, и о разносе, учинённом Тришем.

И вот вместо вечернего платья и шпилек – домашние тапочки да видавшая виды футболка. Телевизор молотит что-то разухабистое, а на душе у неудачницы Лебедевой кошки скребут. Прав, сто раз прав зануда Триш: нет в её работе стабильности и равномерности. Вечно увлекается одним и запускает другое. В одни материалы – как, к примеру, эта бомба про Крота, – она вцепляется мёртвой хваткой, думает о них день и ночь. Ищет интересные формы подачи, шлифует слог, подбирает цитаты. А другие, которые называет «проходными», и написать порой ленится, тянет сдачу до последнего срока, до Лизеттиного окрика. Ничего с собой не может поделать, если не вдохновляют её отчёты о разной партийно-хозяйственной белиберде.

А начальству плевать на её вдохновение, ему знаки подавай. Кто, наподобие Таньки Смешляевой, знаков выдаёт много и вовремя, тот и герой. А что газета забивается скучнятиной и преснятиной, что читатель покупает их «Обоз», чтобы селёдку завернуть – то дело десятое, и мало кого волнует!

Нет, Лариска, никого не интересуют твои творческие потуги, не стать тебе, видно, уважаемым журналистом, имеющим право писать то, к чему душа лежит. Не выбиться в новые Аграновские…

Раньше она любила хозяйственные темы – в те времена, когда на производствах всё вертелось-крутилось, делалось большое и важное дело. Но теперь почти все заводы и фабрики позакрывались, народ бросился в торгашество, подался в челноки, живет жизнью, мало подходящей для живописания в газете.

Лариса вспомнила недавний эпизод, рассказанный одним из посетителей редакции. На большом заводе ввиду отсутствия работы кадровый состав распустили в неоплачиваемые отпуска – до перемен к лучшему. Начальство в это время обивало пороги министерств и ведомств, хлопоча о заказах. И вот, наконец, хороший госзаказ был получен. Директор собрал общезаводской митинг, где радостно и объявил долгожданную новость. Опять приступаем к работе на полные смены – говорит. А народ ему в ответ: нет, благодетель ты наш, теперь нас на полную неделю и калачом не заманишь, у тебя вкалывать можем от силы 2-3 дня, да и то смотря по оплате. А остальное время – извиняй! – у каждого расписано: кто в автосервисе трудится, кто на извозе пристроился, кто в торговле деньгу зашибает, или ещё где. Расплылся, растворился в перестроечном болоте некогда могучий рабочий класс, не с кем директору престижный госзаказ выполнять…



Такая теперь жизнь. И темы газетные такие же – выморочные, ненатуральные какие-то. Потому и писать скучно. И мается опальный корреспондент Лебедева в этой информационной духоте. Может, пора работу менять?

В этом есть здравое зерно… По образованию она инженер, пусть и трудилась по специальности всего несколько месяцев – сначала сидела в декрете, Сашку на свет производила, потом после пары публикаций её взяли «подснежником» в заводскую многотиражку. «Подснежниками» в ту пору называли персонал, который числился в одном месте, а реально трудился в другом. «Подснежниками» были игроки спортивных команд, певцы-танцоры из разных музыкальных ансамблей, и, конечно же, партийно-профсоюзные функционеры. Она тоже затесалась в газету «подснежником» из своего конструкторского отдела.

Потом чуть было не попала в МГУ. Лида Коростина, пробивная сотрудница «Прибориста», где начинала писать Лариса, постоянно внештатно подрабатывала в городской молодёжной газете. Лариса как-то попросила и её ввести в «молодёжку». Редактор отдела, не возлагая на новенькую особых надежд, все же дала тему о молодых специалистах – на пробу. Эту тему газета уже мусолила на протяжении нескольких выпусков, обставляя в виде читательских писем. Писем, конечно, никто в редакцию не писал, газетчики сами по очереди сочиняли их от имени вымышленных граждан. Тема шла натужно, и нужно было «дискуссию» завершать. Ларисе предложили сделать последний аккорд. Она и сделала: рассказала историю молодого специалиста, инициативу которого постоянно затирали и который совсем разочаровался в творчестве. Рукопись несколько раз переделывалась, но через пять дней материал лежал на столе «молодёжки».

Историю напечатали почти без сокращений и правок. А после этого в редакцию посыпались письма, живые, горячие, взволнованные: читателей тронул Ларисин рассказ. Последний аккорд вылился в цепь новых публикаций.

Потом было ещё несколько тем, тоже вызвавших читательский отклик. А потом Ларису пригласила к себе Е. Г. Вешкина, главный редактор «Юности Зауралья», и предложила по особой квоте поехать учиться в МГУ на два года. Там набирался специальный курс для журналистов, имеющих за плечами не журфак, а другой вуз. На город было выделено два места.

Об этаком везении Лариса и в снах мечтать не могла. Однако её порыв разбился о тривиальный быт. Учиться нужно было с полным отрывом от дома. А папа уже сильно прибаливал, мама неотлучно сидела при нём. Муж аж затрясся от страха, что останется без неё с малышом Сашкой. Свекровь тоже особой поддержки не обещала. Получалось, что оставить ребёнка было не на кого. И Лариса, проплакав в подушку не одну ночь, отказалась от второго высшего образования в главном университете страны, от диплома, сулившего дальние перспективы.

А выучись она тогда в Москве, обзаведись связями, – глядишь, и по-другому сложилась бы её судьба, и сейчас не шпыняли бы так за натужное освещение провинциальной пошлости…


***

Поток нахлынувших воспоминаний неожиданно перебила резкая трель: в двери кто-то звонил. Сашка, что-ли? Но с сыном они виделись вчера у бабушки, сегодня он собирался с мальчишками поздравлять своих одноклассниц. Ключи забыл? Нет, кто-то посторонний… Боже, что за видок у неё!..

На пороге переминался тот, кого Лариса меньше всего ждала: букет белой сирени безбожно мял в руках член городской адвокатской коллегии. На её непрезентабельном фоне тот опять выглядел особенно блестяще: костюмчик, туфельки, причёска волосок к волоску.

– Можно? Не прогоните? – кривовато улыбаясь и краснея, проговорил Александр Павлович.

– Если вы дадите мне хотя бы понюхать этот букет, не прогоню – справившись с первой неловкостью, ответила Лариса в своей полунасмешливой манере. В конце концов, не она к нему в трениках заявилась, а он припёрся сюда без предупреждения. Пусть и лицезреет её во всей домашней красе.

Депов охнул и засуетился, как-то боком всовывая в руки женщины своё благоуханное весеннее чудо. Видно было, что вручать букеты он не мастак. Это его какое-то почти мальчишеское неумение быть галантным не вязалось с безупречностью облика, и подействовало на Ларису примиряюще. Не такой уж он и самонадеянный, каким показался при первой встрече. Она улыбнулась и опустила лицо в кипенные гроздья:

– Проходите. Чаю хотите?

– Чаю?..– опять растерялся адвокат. – А я к чаю ничего не захватил… Может, сбегать?

Лариса опять мысленно хохотнула, но вслух сказала серьёзно:

– Ага. И ведро воды с колонки принести не забудьте!

– Ка-какой воды?

– Ох, Саша, что-то у вас с юмором беда! Проходите уже; если зову чай пить, то и к чаю чего-нибудь найду…

Пока гость возился в прихожей, поправляя несуществующие неполадки в костюме, Лариса проскользнула в спальню, достала из шкафа платье, приготовленное для редакционного вечера, и быстро надела его в ванной. Успела даже нанести немного макияжа. Для экстренных сборов пойдёт. Навстречу Депову вышла уже не затрапезная девчонка с беззащитно выглядывающей из ворота футболки тонкой шеей, а празднично принаряженная молодая дама. Золотистый трикотаж соблазнительно обливал её точёную фигуру, оттенял медовые зрачки. Тонкий каблук делал выразительным высокий подъем. Искрящиеся медью темные волосы, освобождённые из хвостика, плавно окутывали плечи. Теперь она была под стать успешному юристу, приехавшему с поздравлениями. То-то, Саша, знай наших!

Глаза Депова вспыхнули восторгом. Поддавшись ему, он взял её руку и поцеловал слегка надушенное запястье. Эти огоньки восхищения и элегантный поцелуй окончательно – по крайней мере, на сегодня! – примирили Ларису с адвокатом.

Они потягивали чаёк с бальзамом, Лариса уже в третий раз подкладывала гостю кусочки домашнего тортика (сама стряпала!), и неспешно беседовали… Оба, не сговариваясь, легко перешли на «ты». Она рассказала о своих домашних делах, о маме и сыне, воспитанию которого уделяет совсем не столько времени, сколько хотелось бы. Он тоже посвятил её в некоторые семейные обстоятельства – что адвокат он уже в третьем поколении, что отец его до перестройки был в городе заметной фигурой и многому научил сына. Саша Депов и сейчас постоянно советуется с Павлом Васильевичем по разным хитростям их профессии, и это очень помогает ему в делах.

– Батя мой – каменная стена!

Оказалось, Саша первые шаги адвоката сделал в школе: заступился за маленького тщедушного одноклассника, отстающего от других ребят в учёбе. Над мальчонкой начала глумиться одна учительница. Она провоцировала класс на издёвки и насмешки, а Саша пришёл в учительскую и перед всеми спокойно сказал, что так с детьми поступать нехорошо.

– Эта училка как назло была парторгом школы. Другие педагоги её боялись и поперёк слова не говорили. А я, глупенький, сказал.

– Почему глупенький? – насторожилась Лариса. – Разве поставить поганку на место – глупо?

– Это теперь, с высоты сегодняшнего дня я так говорю – несколько смутившись, ответил Саша. – Дело ведь было в выпускном классе, и она мне вслед прошипела: тебе, Депов, ещё экзамены сдавать. Но я не стал извиняться и говорить, что неправ, хотя мальчика того всё равно к экзаменам не допустили. Я был кандидат в медалисты, и если бы не отец, погасивший этот конфликт, не видать бы мне медали. Все знали, что эта наша партайгеноссе была в экзаменационной комиссии, и уже не одному неугодному ученику пририсовала в экзаменационном сочинении лишние запятые. Вполне могла обеспечить и мне тройку по русскому. Но – папа есть папа! – не рискнула.

Депов встал, прошёлся по комнате, остановился у плотных рядов книг на многочисленных полках. Читать здесь явно любят. Впрочем, человеку, чья специальность тесно связана с языком, по-другому и невозможно.

Перехватив его взгляд, Лариса, как бы оправдываясь, сказала:

– Без чтива не могу, засыпаю обязательно с книжкой. Говорят, что русские стали меньше читать. А мне кажется, что просто перестали покупать партийно-советскую макулатуру. Продажи пустышек упали. Зато новые, раньше недоступные издания по-прежнему идут нарасхват.

– Знаешь, я в прошлом году был с отцом в Америке – по делам ездили. (У вас и за границей дела, деловые вы мои! – мысленно хмыкнула Лариса.) Так там уже повсюду пользуются особыми телефонами – сотовыми. Есть и такие сотовые игрушки, что совмещают в себе маленький компьютер. С ними можно даже в интернет выходить. И люди выходят, находят там кто что: музыку, кинофильмы, словари, новости, статьи по специальностям. А больше всего на компе или на таком телефоне читают книги. Нашёл нужную книжку, открыл, – и наслаждайся. Там плата за всё это небольшая, многие пользуются. Удобно, и бумажные тома дома не нужны. Наверное, и у нас эти новшества появятся. Правда, трудно сказать, когда.

– А мне очень нравится даже просто держать книжки в руках, – с некоторым вызовом сказала Лариса. – Они пахнут приятно. Не буду спорить насчёт грядущих новшеств, но вряд ли библиотеки совсем переведутся.

И добавила уже примирительно:

– Ну да посмотрим. А в итоге медаль-то ты получил?

– Да, золотую.

– У меня только презренное серебро… Так вы, Александр Павлович, Робин Гуд? И что – нынче таким же остаётесь?

– Не думаю. Следовать примеру Робин Гуда не всегда разумно. В любой ситуации нужно взвешивать всё, что может привести – или не привести! – к нужному результату. Ведь порой стрелять в противника – не самое правильное решение, а иногда и самое неправильное.



О-о! Тирада так тирада! Прямо-таки перл, достойный речи платного защитника! Чтобы не рассмеяться, слушая столь напыщенные речи, Лариса вернулась к хозяйским обязанностям. Божественный дар Прибалтики снова облагородил ещё горячий чай.

Будто сговорившись, они не касались темы Кротовой. Лариса видела, что Депов не настроен на её вопросы, и благодарен за деликатное молчание.

Но он не забыл. Сможет или захочет поговорить – сам скажет. Всему своё время.

Так решила она, и вдруг свалившийся с плеч груз сделал их общение простым, непринуждённым и тёплым.

Когда пришёл черёд пятой кружки, Саша вдруг поднялся и с чопорной галантностью поклонился:

– Лариса Петровна, я вообще-то с самого начала хотел это сделать, да как-то не вышло…

Лариса напряглась: что за прелюдия? Изъясняется так, будто сейчас бархатную коробочку из кармана выудит!

– В общем… Я хочу окончательно загладить нашу размолвку… (Господи, да не тяни уже!) Приглашаю вас в ресторан. Прямо сейчас. Столик заказан!

Последние слова Саша выпалил скороговоркой, словно боялся, что она встанет и начнет в протесте махать руками. Всё-таки она ему нравится, если простой поход в ресторан обставляет как помолвку! Мальчишка, какой мальчишка…

– А я и не против, Александр Павлович, тем более, что у меня съестные запасы на исходе! – хитровато прищурившись, сказала Лариса, искренне обрадовавшись такому решению своей продовольственной проблемы.Предложенный ресторан был самым респектабельным и дорогим в городе. Несмотря на это, свободных мест там почти никогда не бывало: он считался территорией общения местной элиты, высшего чиновничества, забогатевших предпринимателей, иногда – наиболее приличной братвы. Это был своего рода закрытый клуб, где персонал знал в лицо и по именам почти всех посетителей. Публика уровня Ларисы забредала туда нечасто. Поэтому ей польстила возможность оказаться в подобном месте. Хотя бы в плане обретения опыта.



Депов вызвал такси, оба находились в оживлённом предвкушении приятного вечера, когда звякнул телефон.

– Лорик, дорогая, ты так и сидишь одна у телека? – голос Аллы был явно весёленький. – Ты, это, может, к нам приедешь? Тут вся компашка в сборе; где Лора да где Лора, спрашивают. Приезжай, нечего одной куковать. Мы со Стасом тебе подарок приготовили. Я знаю – тебе понравится. Так ждать тебя?

«Вся компашка» означало, что, скорее всего, там дефицит подружек: Алке не удалось затащить к себе достаточное количество объектов для обжиманий. Видимо, приехал и Вернин, вырвавшийся из лапок супруги.

Позвони кто-то другой, Лариса сразу ответила бы отказом: кто на её месте променяет пьяненькое застолье на возможность сходить в крутой ресторан вдвоём с блестящим кавалером?

Но звала Алла, её задушевная подруга, общением с которой Лариса трепетно дорожила. Да, там не будет той изысканности, которая гарантирована с Деповым. Но там есть другое, не менее притягательное. Жаркие недомолвки, полунамёки, прикосновения невзначай к коленке, а иногда и откровенная демонстрация вожделения. Лариса не признавалась себе, но на подсознании ощущала, что там она женщина, за которой все признают её неотразимую самость, которую хотят, которой восхищаются, пускай грубовато и даже непристойно.

А главное – там ждёт Аллочка, общество которой в последнее время Ларисе более чем импонирует. Не только мужчины, но и эта непредсказуемая женщина остро манила её.

– Оказывается, меня ждут у Аллы, там будут какие-то подарки и поздравления. Ресторан, очевидно, придётся отложить. Ты поедешь со мной? Ты ведь тоже вхож в этот круг?

И без того узковатое лицо Депова вытянулось, как у обиженного ребёнка, серые глаза округлились, из них едва не закапали слёзы. Он-то планировал провести вечер наедине с Ларисой, у них ведь всё хорошо шло! И вот тебе пожалуйста – вместо этого езжай к Ниловой с Нагорновым, к их вульгарной водке под винегрет и двусмысленным шуточкам! Но Лариса безапелляционно сказала, что поедет ТУДА. Мечты о ресторане рассыпались, Депову ничего не оставалось, как тащиться вслед за ней…


***

Нилова принадлежала к тем редким женщинам, рядом с которыми практически любая другая представительница прекрасного пола просто переставала существовать: она была умопомрачительно красива. Высокая и статная, с длинными изящными конечностями, тонкими лодыжками и запястьями, где призывно бренчала связка браслетов, с волосами ниже пояса натурального пшеничного оттенка, с синими густо опушёнными глазами в пол-лица, тонким носом и чистейшим жемчугом ровных зубов – вот что представляла из себя Аллочка. Такими художники часто изображают красавиц на живописных полотнах и в мультфильмах, не подозревая, что избранный типаж существует наяву.

Вдобавок она была наделена глубоким оперным меццо-сопрано и отличалась бьющей в глаза сексапильностью. Алла являла собой истинный секс-символ своего пола, равнодушно пройти мимо которого не мог никто. При появлении Аллы женщины заливались краской зависти, а мужчин бросало в холодный или горячий пот. К подобной реакции Алла привыкла давно, и не обращала на неё внимание. Слава Создателю: он наградил её философски созерцательным складом ума и спокойным доброжелательным характером. Вывести из себя ослепительную красотку было практически невозможно.

Казалось бы, с таким богатством эта женщина давно должна была стать счастливой женой и матерью. На деле же всё обстояло не так, мужчины не просто робели перед ней – они, вожделея её, панически боялись её совершенств. Невзрачные подруги одна за другой выходили замуж, а Алла к 30 годам не имела даже постоянного надёжного бой-френда.

Наконец, смельчак нашёлся – на красавицу крепко запал Станислав Нагорнов. Но Стас, будучи не самой первой молодости, был глубоко женат, не собираясь жертвовать карьерой и положением из-за семейных дрязг. К счастью, жена была лояльна к похождениям супруга. Она была довольна уже тем, что муж обеспечивает семью материально, и участвует в воспитании дочери. А жгучая красотка на многие годы сделалась почти официальной половиной профессора, с которой тот не стеснялся появляться всюду. Нилова жила в отдельной небольшой квартирке, где и происходили свидания, и куда Стас смело приглашал своих многочисленных друзей.

В этой квартирке Алла познакомила Ларису и Депова, сюда они направлялись и сейчас.



За столом уже давно стоял дым коромыслом – в переносном смысле, так как хозяева не терпели табака. Праздничная курица была уже почти съедена, в углу копилась батарея пустых бутылок, лица раскраснелись, шутки становились всё громче и скабрёзнее. Аллочка в супер-откровенном праздничном платьице, едва прикрывающем бёдра, уже восседала на коленях у Нагорнова. Она то и дело поддразнивала присутствующих мужчин, будто невзначай низко наклоняясь и демонстрируя в глубоком вырезе божественную грудь. Устроившийся рядом Вернин украдкой поглаживал охотно подставляемое ему колено. Один из гостей полулежал в углу диванчика, навалившись на какую-то пухлую повизгивающую бабёнку. Двое других, плотно облапив друг друга, громко выясняли некие технические проблемы. Кто-то что-то бубнил на кухне, кто-то лизался с Аллочкиной соседкой на лестнице… В общем, знакомая Ларисе обстановочка а-ля интеллигентной раскованности.

– А, Лора, это ты, иди к нам, куколка! – проговорила нараспев хозяйка, заметив на пороге Лебедеву.

– Да ты не одна! Браво, браво, Депов! Ты, вижу, времени зря не теряешь! – подхватил приветствие Стас. И не без ехидцы велел Никнику:

– Николай, налей-ка этой парочке штрафную!

Вернин тоже заметил появление Ларисы в сопровождении адвоката. Рука быстро сползла с Аллочкиной коленки, лицо перекосила гримаса недовольства. Только на короткий миг перекосила, но цепкий глаз Александра Павловича уловил этот миг. Так вот в чем дело! Лариса и этот бизнесмен… Не потому ли она так прохладна к нему?.. Несмотря на весь свой лоск, Депову вдруг показалось, что по сравнению с Верниным он выглядит породистым, холёным, но всё же щенком. Щенок рядом с гривастым львом. Впрочем, щенок-то немецкого дога, а лев уже старый и беззубый… Ещё посмотрим, кто кого!


***

Вечер пошел на последний виток. Нагорнов заметно осоловел и всё чаще поглядывал на часы: у него была незыблемая привычка засветло возвращаться от возлюбленной в лоно семьи. Соседки одна за другой выскользнули за двери, вслед за ними взялись за шапки и мужчины. И только Вернин с Деповым продолжали упорно и зло сидеть за опустошённым столом. Это становилось для Ларисы тягостным, она уже пожалела, что поехала сюда, а не в ресторан, и лихорадочно придумывала, как бы незаметно улепетнуть. И только Алла, похоже, по-прежнему чувствовала себя вполне уютно, егозя на коленках Стаса. У неё и нашёлся выход:

– Ларочка, дорогая, уже поздно, а тебе добираться далеко. Оставайся сегодня меня, а уедешь отсюда завтра утром, – сказала, как пропела Нилова, будто не замечая, что подругу есть кому доставить домой.

Мужчины едва не поперхнулись. А как же они? Как их до предела подогретые планы? Никник твердо настроился на долго откладываемый секс в доме у Ларисы. Он должен, наконец, покорить эту гордячку! Депов же никому не собирался уступать так запавшую в душу маленькую женщину-кошку, женщину-пуму, женщину-тигрицу. Нагорнов тоже недовольно передёргивал плечами: после ухода гостей он рассчитывал на праздничный экшн-интим.

А тут такой поворот от ворот!..

Алла, конечно, всё это прочла на разом закисших лицах. Но на то она и была Аллой, чтобы уметь вовремя сделать нужный ей ход. Будто ничего не произошло, она снова переспросила:

– Так что – остаёмся?

От этого «остаёмся» Станислава Яновича бросило в дрожь. Ему было хорошо известно, что стоит у его пассии за такими предложениями. На Аллу, похоже, сегодня НАКАТИЛО. Не дай Бог мешать её особому настрою – от скандала подальше.

Молча негодуя, мужчины сквозь зубы распрощались с дамами. Чёртовы куклы! Продинамили, как мальчишек!



В маленькой квартире между тем поменялись декорации. Смахнув в раковину грязную посуду и сменив испачканную скатерть, Алла выключила верхний свет, достала бутылку дорогого бренди и коробку хороших конфет. Тёмно-янтарная жидкость заполнила изящные бокалы. Подруги долгими глотками смаковали терпкий алкоголь, молча следя за его переливами. После недавнего шумного шабаша спокойные минуты радовали и расслабляли.

Вдруг Алла посмотрела на Ларису исподлобья каким-то особенно долгим затуманенным взглядом. Синие с поволокой глаза в полутьме стали бездонными, отчего лицо приняло маняще загадочное выражение.

– Какая ты, Алка, всё-таки чаровница, – проговорила Лариса, с искренним восхищением отмечая произошедшую в подруге перемену. – Всех мужиков сегодня с ума свела!

– Так им и надо! – Алла, не спуская с Ларисы приопущенных глаз, сделала большой короткий глоток. Тихо и хрипловато спросила:

– А тебе никто не говорил, что ты – тоже?

Она придвинулась ближе и опустила лицо в Ларисины волосы, вдыхая их чистый свежий аромат, провела руками по плечам, будто невзначай скользнула ниже, зачерпнув лёгкими ладонями полные тяжёлые чаши… Лариса замерла, слушая громко застучавший пульс. Никогда прежде ничего подобного с ней не происходило.

– Ты, Лариска, себе цену не знаешь! Да и откуда знать-то? Что твой бывший, что Николай – просто самовлюблённые остолопы с бельмами вместо глаз. Не в состоянии увидеть и понять, какую женщину имеют! Надеюсь, хоть у этого мальчика, Депова, чутьё нормальное. Давай, что-ли, за глазастых мужчин!

Они ещё немного посидели, и Алла стала расстилать постель. Постель была замечательная: полукруглый диван быстро превращался в большое круглое спальное место, на котором можно было лежать хоть вдоль, хоть поперёк. Интересно, нравится такой сексодром Стасу?



Потом хозяйка, успевшая уже остаться в крошечном пеньюаре, разлила по бокалам остатки коньяка, велела выпить до дна – «За нас, за женщин!», и повелительно увлекла Лебедеву в душ, на ходу стаскивая с неё платье, бельё, чулки…



Вам поутру опять

По коврам собирать паруса…



…Лариса ни сразу, ни после так до конца и не осознала, что происходило с ней в эту ночь. То ли выпитое вскружило голову, то ли в коньяк было добавлено какое-то приворотное зелье, или же сводило с ума предвкушение того сладкого и запретного, к которому откровенно манили Аллочкины глазищи… Какие у неё мягкие и нежные руки! Какая шёлковая кожа и пряный аромат волос! Какие неутомимые губы! И настойчивые, и умелые, и страстные! Под ними Ларисино тело томилось и изнывало, душа то взмывала к небесам, то ухала в бездну. Но они могли быть и требовательными, даже грубыми. А могли быть бессильными или рабски покорными. Всё умело это посвящённое в древнюю тайну существо, и всему охотно обучалась сгоравшая от неловкости и любопытства гостья…

Подобного Лариса никогда не испытывала, и представить не могла, что женщины способны дарить друг другу столько радости, нежности, блаженства. Она, чей бабий век был, почитай, на исходе, и помыслить не могла, что кроме тех плоских отношений, которые до сих пор случались у неё с мужчинами и приносили больше разочарования, чем положительных эмоций (гигиенический обмен жидкостями, как говаривала Алла), бывают и другие, от которых струной звенит тело и воспаряет душа.

Заметно было: Алла имела в столь тонких делах богатый опыт, была напориста, изобретательна и бесстыдна. Она вела в их дуэте. Спать им в эту ночь не пришлось. До самого утра два красивейших тела – одно белокожее и подвижное, как у змеи, другое со смуглой упругостью большой кошки – в неистовстве сминали простыни на круглом ложе. Перемешивались и разделялись пшеничные и тёмно-медные локоны. Время остановилось.

Наваждение схлынуло, когда свою мелодию пропел будильник. Пора было отрываться друг от друга, возвращаться в будничный мир. Бешеный праздничный канкан завершился.




Глава 5


Какое счастье! Сегодня ещё один – послепраздничный – выходной! Минувшая надсадная неделя, закончившаяся шальной ночью, кажется, выпила из Ларисы все жизненные соки. Поток новых эротических ощущений, наложившись на стресс из-за сорванной публикации и на лихорадочную подготовку материала взамен «слетевшего» Крота, превратили обычно энергичную Лебедеву в безвольную амёбу. Она еле доплелась к себе от Ниловой. Не осталось ни радости, ни горечи, только непомерная усталость. Прострация, пустая прострация. Ей бы сейчас не пить, не есть, не подходить к телефону, не думать, не шевелиться…

Впрочем, к обеду её деятельный мозг всё-таки растормошил вялое тело. Наверное, помогло солнышко, широко заглянувшее в окна: на дворе стоял яркий, совсем весенний денёк. В распахнутую форточку ветер приносил озон и запах нагретой талой воды. Она встала, сварила кофе. Любезный слегка горчащий аромат дальней горячей земли, сдобренный корицей и имбирём, пролил в душу немного позитива. Хорошо, что она не теряет вкуса к удовольствиям, даже самым небольшим.

Способность радоваться любым проявлениями жизни была её счастливой чертой. Она всё ещё по-детски жадно вбирала подарки бытия, любовалась остротой граней существования. Её приводили если не в восторг, то уж обязательно в приподнятое состояние духа элегантные одежда и обувь, хорошая музыка, краски природы и живописи, грация животных, очарование лесных пейзажей, выразительность женских лиц. Бог в мелочах, и она повсюду старалась отыскать этого своего радостного Бога…



О-о, женщины! – вздрогнула она, вспомнив минувшую ночь. Теперь нечего и сомневаться: она неравно дышит не только к мужчинам, но и к женщинам. Стыд-то какой… Впрочем, Аллочкины совершенства могут переполошить и натуры куда менее заводные, чем её! На что уж видавший виды Стас – и тот не устоял. Хотя он-то понятно – мужик всё же.

Теперь, сокрушалась Лариса, она убедилась, что её отношение к подруге не похоже на чисто приятельское; это что-то совсем другое. Не зря она внутренне робела от мыслей о Ниловой, подозревая в этом что-то запретное, нездоровое. И всем существом тянулась к ней, далеко в глубинах сознания (или подсознания) желая чего-то подобного тому, что произошло нынче. До сих пор ни один мужчина не распалял её чувственности так, как эта ночная фурия. Не зря же Стас под потолок взвился, поняв, что его Алла жаждет остаться наедине с дамой. Видимо, и прежде у неё случались интимы с подругами. А бой-френд, похоже, ревнует. Боится, что Нилова даст ему отставку и совсем «пойдёт по бабам»? Алка как-то уже прозрачно намекала, что Нагорнов теряет форму, а это для её темперамента невыносимо.

Ладно, Нилова со своим хахалем сами как-нибудь разберутся. А её-то, Ларису, почему и к мужчинам тянуть не перестаёт? Взять того же Сашу Депова. Ведь взволновал же он её, сильно взволновал. Но Алла – сильнее…Господи, как с таким постыдным, с таким сладким грехом жить дальше?

Или не совсем грехом?.. Она читала, что древние цивилизации – японцы, к примеру, – считали вполне естественным любые проявления сексуальности. У них и мужеложество, и лесбийская любовь не являлись недопустимыми, а, наоборот, вполне нормальными сторонами человеческой натуры. Люби кого хочешь, хоть утку! Люби как хочешь и сколько хочешь, лишь бы это вело к гармонии твоей души и не мешало другим. Многие иные верования тоже поощряли подобное отношение к тому, что теперь грубо именуется сексом, как, впрочем, и полигамию. Значит, если Бог дал женщине способность принимать ласку, любовь, страсть и от мужчины, и от своей сестры, значит, есть в этом какой-то тайный особый смысл? Любовь, она ведь на то и любовь, чтобы приносить человеку счастье. Так важно ли, из какого источника это счастье черпать?

И потом, пусть докажут ей, что в интиме мужчина лучше, чем его прекрасная половина. Тоньше, нежнее, терпеливее, ласковее… Куда там! Немногочисленные Ларисины кавалеры, начиная с Сашкиного отца, были достаточно незатейливыми грубоватыми торопыжками, не помышлявшими (или не знавшими!) о том, как превратить секс в упоительное наслаждение и для дамы, неторопливо пройти путь к высоте сексуальных ощущений вместе с женщиной. Скорее-скорее натешить себя любимого, а ей оставить дежурное враньё про то, что «было хорошо». По-настоящему хорошо ей почти никогда не бывало, а говорить об этом с толстокожими мужчинами не имело смысла.

А с Аллой было не просто хорошо – волшебно. Алла, как истинная женщина, прекрасно знала, что и как следует делать, чтобы довести обоих до стонов и рыданий. Столь страстного, томительного и болезненного экстаза Лариса ещё не испытывала. Быть может, именно это хотел показать женщине Отец небесный, чтобы, пройдя би-фобию, она больше узнала и об интимной стороне любви, и о самой себе?..

В каком-то журнале о семье и сексе, – из тех, что с перестройкой и гласностью появилось огромное множество, Лариса вычитала об известных западных женщинах-бисексуалках. Голливудская дива Анжелина Джоли; одна из жён Джонни Деппа; популярная певица Кэти Перри; дочь Майкла Джексона Пэрис… Что ни знаменитость, то непременно «дамский» роман. Однако судя по тому, что большинство из них бахвалилось своей нетрадиционностью в громких интервью, романы эти были (если были!) скорее рекламного характера. Известные личности просто отдавали дань моде на сексуальную свободу, культивируя по молодости отношения с подружками. Экспериментировали, так сказать. Но увлечение дам дамами представлялось в этой газетёнке делом чуть ли не обыденным. Однако в итоге мало героинь публикации так и остались приверженцами однополой любви. Чаще, повзрослев и встретив на пути приличного мужчину, эти раскрепощённые особы забывали о прежнем баловстве, заводили обычные, иногда даже многодетные семьи, и становились горячими верными супругами. Куда только девались их би-фобии!

Но это на супертолерантном Западе. А она-то пустилась во все тяжкие здесь, в строгой православной России! Может, она просто запуталась, просто тоже не встретила ещё такого мужичка, что раскочегарил бы давно зовущее сердце и заставил забыть Аллочкины фокусы?

Ага, запуталась маленькая сорокалетняя девчушка! Совсем заплутала наша жена, пусть и бывшая; с дороги сбилась мамаша сына-школьника…

Вопросов больше, чем ответов…


***

Отдав дань сокрушениям по поводу обнаруженной в себе бисексуальности, Лариса, наконец, отцепилась от чертовки Ниловой и переключилась на совершенно иной предмет. Её вниманием снова завладело странное семейство, так подставившее с отложенной публикацией. Из каких насмерть бьющих булыжников, из какого зелёного ила сплавляются личности, подобные Валерию Кротову? И откуда черпают мерзкие силы такие вот Змеи-горынычи, что дотла палят даже правильный чистый дух своих несчастных Еленушек?

Настырные мысли заставили Ларису отыскать среди бумаг расшифровку исповеди Елены Николаевны. Всё банально начиналось с изгаженного взрослыми детства. Время, когда формируется личность, Кротов по недоброй воле матери вынужден был провести в интернате.

Что может вырасти из посеянной боли и обиды? – размышляла Лариса, снова и снова вчитываясь в откровения своей респондентки. В душе даже поднималась волна сочувствия к маленькому Валерику, злобному, но всё же жалкому существу. Да-а, судьбы всех лишённых нормальной семьи детей похожи: вырастают из них зверёныши. Может, не столько вина Кротова, сколько беда, что стал он на скользкий путь? В состоянии был он, ребёнок, противиться выпавшему ему образу воспитания? Защищался и приспосабливался, как мог. А мог-то до тошноты мерзко…



…Она расспрашивала Кротову, как получилось, что два таких разных по внутренней сути человека создали семью, обзавелись аж четырьмя детьми. Лариса Николаевна грустно отвечала, что всему виной была её вера в возможность сделать Валерия другим. Блин, вот ещё одна строительница сказочных замков! Сама себе их нарисовала, сама и начала кирпичи ворочать!

– Ведь сначала, когда он ещё учился, был совсем другим человеком, совсем – причитала Елена, и нынче, похоже, веря, что так было на самом деле.

Весь интернат от его происков стонал, а она, вишь, какого-то другого Валерика перед собой лицезрела! Но так или иначе, а в розовый период жениховства он её мечтаний не развеивал. Хочешь замуж? – пожалуй, дорогая, к венцу. Хочешь большую семью? – рожай, милая, сколь угодно. Только помалкивал, что это будет не их, а только ЕЁ семья, она одна будет за неё отвечать: растить, юные мозги вправлять, даже содержать. А он – увольте: он благодетельствовать свиноматкам (так и звал свою суженную в последние годы!) не подписывался. У него другие мечты и планы, его ждут грандиозные дела.



Лариса отложила листы, подошла к окну полюбоваться золотыми лучиками, ласкающими остатки сугробов во дворе. Стар и млад высыпали на улицы, дорожки заполонили мамы с колясками и каталками, стайки молодняка кучковались с запретным пивом на лавочках, споря с благообразными возрастными парами за место под солнцем. Мир впитывал свет пробуждающейся жизни. А она ковыряется тут в гнилой биографии какого-то пакостника! Ларисе вдруг так захотелось бросить всё и выскочить на улицу, подставить лицо свету, вдохнуть весеннего ещё холодного воздуха… И чтобы ни Аллы, ни Крота, ни Триша с его нудностью. Расправить крылья и взмыть над жизнью!

Ага, только где их продают, эти спасительные крылья?.. Сиди уж…

Лариса вздохнула, вернулась к столу и снова углубилась в бумаги.



…Время больших дел для Валерия Андреевича действительно пришло, и достаточно быстро: для одних перестройка закрывала даже самые узенькие жизненные тропочки, перед другими распахивала океанских масштабов просторы. Но ни удачливость в коммерции, ни способность входить в доверие к самым высоким властвующим коронам не выковали у Крота, этой злобной интернатовской крысы, повадок большого хозяина жизни.

– Знаете, Лариса, а ведь Кротов мой по натуре своей так и остался нечистым на руку мелким жуликом. Денег и власти полно, а его всё на воровство тянет. Однажды, когда вторая дочка была совсем крохой, пошли они за арбузами. Один арбуз на весы поставили, а ещё два он велел дочке незаметно откатить в сторону. Кое-как доволокли свой улов, и всю дорогу он хвалили девочку, что та не сплоховала, не растерялась, украла, урвала чужое. У самого денег куры не клюют, а не красть не может. Весь он в этом эпизоде. Девчонки постоянно слышали его хвастовство нечестными сделками и обманами лохов, рассказы о богатой жизни, ради которой все средства хороши. Я им – о добрых зайчиках, а он – об удалых хищных волках.

Лариса, выросшая в дружной единодушной семье, с трудом могла представить, в каком вечном раздрае жили девочки Кротовы. Она понимала, что за несколько коротких часов их общения Елена Николаевна не рассказала и десятой доли того, что там творилось. И этот малый осколок огромной трагедии ей пришлось втискивать в несколько десятков газетных строк. Неблагодарное дело – мерять строками живую человеческую жизнь. Вернее, жизни. Неблагодарный журналистский труд…


***

После праздника рабочее утро было пустым, особо срочных дел не предвиделось. Лариса решила заняться родственниками парней «из бочек». Если что-нибудь нароет, поедет к ним на встречу прямо из дома. Так и объяснила секретарше Триша Ниночке, отвечающей за рабочий табель сотрудников «Обоза».

Для начала снова взялась за Лёху Вершкова: может, за последние дни в их ведомстве появились новые данные по двойному убийству?. Но Лёхин телефон не ответил, зато залился её собственный. На проводе была всё та же Ниночка, верещавшая несвойственным ей благим матом:

– Лебедева, твою дивизию, шуруй быстро в редакцию! Тут автоматчики какие-то к нам ворвались, на главного стволы наставили, тебя требуют! У Триша сердце схватило, Лизетта ржёт как оглашенная, дурдом, твою дивизию! Чего ты опять накосячила?

– А что говорят-то?

– Да ничего не говорят! Последним номером у Триша перед носом машут и орут, чтобы Лебедева выходила! Или, если добром не выйдет, наручники наденут!

– Ладно, успокойся! Для наручников меня ещё отыскать надо. Скажи им, что уже еду.

Наскоро приведя себя в божеский вид, Лариса выскочила из дома и подалась в сторону «Вечернего обозрения». Вчерашний яркий радостный денёк снова сменила серая хмарь, портя ландшафт и настроение. Хорошо хоть нет дождя, за последние недели до одури измотавшего город. Общественный транспорт, ещё не вошедший после праздников в привычный ритм, ходил плохо, пришлось в ожидании нужного автобуса топтаться на остановке. Когда Лариса вбежала в кабинет главного, никаких автоматчиков уже не было, в воздухе висел запах сердечных капель и неминуемой грозы.

– Ты, Лебедева, меня совсем со свету сжить хочешь? – слабым голосом, но зловеще прошелестел Триш. – Опять из-за тебя у нас дым коромыслом!

– Борис Ильич, извините, но я ничего не понимаю. Какие автоматчики, чего они у нас забыли?

– Ты издеваешься что ли? Из-за твоего последнего материала заявились! Ты на ОБЭП полкана спустила? Спустила. Их начальник и велел своим бойцам доставить тебя в отдел для разборок.

Несмотря на злость Триша и перепуганный вид встретившихся ей в коридорах коллег, Ларисе стало смешно, и она невольно прыснула. Доставить в ОБЭП журналиста! Ну, айда!

– А сейчас эти автоматчики где?

– У меня под столом твою персону дожидаются! Ушли. До вечера, что ли, им тут торчать? Вот записку оставили, к кому следует явиться – Триш протянул Ларисе скомканную бумажку с незнакомой фамилией. – Майор Васильев, ждёт.

– Майор так майор. Посмотрим, что за птица. Пошла я.

– Куда?

– Так к Васильеву этому – спросить, на каком таком основании его опездолы чуть со света не сжили почтенного редактора.

– Лебедева, если ты опять там чего накуролесишь, я сам, без автомата, тебя голыми руками… – неслось по редакционным коридорам вслед весело удаляющейся Ларисе.


***

Впрочем, при подходе к зданию отдела по борьбе с экономическими преступлениями на смену веселью подступило беспокойство. Что на уме у этих звероватых борцов? Могут ведь и в каталажку засунуть – до выяснения каких-нибудь придуманных обстоятельств. У нынешних силовиков за этим дело не станет – Лариса не раз читала в криминальных сводках о неприкрытом самоуправстве разных государевых служб. Ну да волков бояться – в лес не ходить. Вариантов-то у неё нет, этот майор, коли решил с ней повидаться, от своего вряд ли отступит.

На счастье Ларисе не пришлось долго сидеть под дверями майорского кабинета: начальник городского ОБЭП оказался на месте. Им оказался приятной наружности невысокий мужчина примерно одного с Лебедевой возраста. На первый взгляд он не походил на грозу теневых бизнесменов и фальшивомонетчиков. Или гроза?

При виде интересной молодой дамы с гривой волос цвета меди он несколько смутился, подставил стул и предложил чаю.

– Мне уже доложили, что бойцы мои малость невежливо себя вели. Извините и передайте, пожалуйста, извинения вашему руководству – сказал он негромко, сверля Ларису глубоко посаженными холодными чёрными глазами. Пожалуй, гроза…

– Принимается, господин майор. Хотя нашего Триша и на самом деле едва кондратий не хватил… Так зачем я вам понадобилась?

– Во-первых, я не господин; для вас, Лариса Петровна, – Евгений Сергеевич, можно даже Евгений. Во-вторых, ещё раз приношу извинения, бойцы наши обхождению с прессой не обучены. А видеть вас хотел, как автора последней публикации о взломе банковской системы.

А то! ОБЭП фигурировал у неё только в связи с этой темой. И поделом! Ну, получили от банка задание «во что бы то ни стало» и «любыми средствами» найти гениального взломщика. Ну, быстрёхонько вычислили толкового мальчишку-хакера из соседнего городишки, легко разгадавшего мудрёную защиту банковской информации. Молодцы! Если, конечно, докажете, что взломщик именно он, да ещё и установите, каким именно макаром этот гений поживился сокровищами кредитного учреждения. Но зачем при этом обращаться с хлипким студентом, как с матёрым уголовником?! Для чего при доставке в наш город мучить сопляка в холодном тамбуре поезда и лупить до сотрясения по его золотым мозгам?! Между прочим, когда она разбиралась с этой темой, в службе безопасности банка намекнули, что подобную голову не прочь бы пристроить к себе в штат. А мордовороты Васильева – хрясь да хрясь по такой головушке. Хотя после сегодняшнего визита ОБЭПовцев в редакцию стоит ли удивляться компетенции его оперативных кадров!

Лариса решила идти в наступление:

– А вы, Евгений, считаете, что ваши люди правильно, достойно и, главное, законно поступили с этим парнем?

– Если бы правильно и законно, то мы разговаривали бы с вами, Лариса, в суде, а не за чашкой чая. Кстати, ещё чаю?

– Благодарю, нет. В том-то и дело, что есть за вами грешок, на который я и указала.

– Но вы же понимаете, что при задержании могут быть…э… непредвиденные обстоятельства?

– Про обстоятельства – безусловно ясно. Жестокости и безнаказанности понять не в силах.

Васильев опять долго, почти гипнотизирующе, посмотрел в глаза Ларисе. Она собрала всё своё присутствие духа, чтобы не отвести взгляда. Удав, как есть удав! Не дай Господь попасть такому на обед.

Потом, переключив внимание на свою чашку, майор сказал:

– Вообще-то я хотел видеть вас не только по этому поводу. Мои друзья рекомендовали Лебедеву, как серьёзного журналиста, с которым можно иметь дело …э… по нашей тематике.

Интересно бы знать, какие это друзья начальника ТАКОГО отдела дают ей подобные характеристики? Послушали бы они Триша на последнем разносе! – подумала Лариса. А вслух прошептала что-то о лестной неожиданности.

– Если конкретно, то хотелось бы работать с вами по освещению некоторых материалов нашего отдела – уточнил Васильев.

– С пиаром туговато, Евгений Сергеевич?

Васильев притушил свои сверлящие зенки:

– Можно и так сказать. Нынешние верха требуют от силовиков открытости перед народом. Гласность, знаете ли… Но сами мы не мастера статейки писать, да и некогда – других дел невпроворот. А пресс-секретарь мне по штату не положен. Вот и…

Лариса чуть не подпрыгнула на стуле. Виданное ли дело, чтобы милицейские, всю жизнь разговаривавшие с её братом журналистом через губу, вдруг сами стали топтать дорожки к СМИ? Ай да Васильев, ай да молодец! И большой, наверное, сукин сын…

– Я так понимаю, что вы готовы делиться своими материалами? А взамен? Хотите публиковать их при обязательном считывании с вами?

– Примерно так… Ведь у вас это легко получается. Как мне рассказывали, в отличие от многих других газетчиков вы попусту не встаёте в позу и не кричите о святом праве журналиста на собственное мнение, а просто стараетесь профессионально, то есть без ошибок и ляпов, готовить свои публикации. Но ляпов избежать, как вы уже убедились, можно лишь, сотрудничая с поставщиком информации. Я прав?

– Вы правы – предпочитаю обходиться без ляпов. – Но если со стороны ОБЭП будут косяки, подобные делу хакера, я тоже обязана буду сглаживать их?

– Ну, если не сглаживать, то хотя бы предупреждать о готовящемся ушате…

– А если у меня возникнут вопросы по вашей тематике, вы тоже готовы дать консультации?

Васильев вдруг улыбнулся:

– Я вижу, вы умеете брать быка за рога… Видите ли, Лариса, времена пришли такие, что народ скорее поверит в ангельское нутро закоренелого ворюги, чем в тяжесть работы внутренних органов, его поймавших. Не в чести ныне внутренние органы, мало поддержки в обществе. Вот я и надеюсь, что вы и ваша газета поможете поддержать наш накренившийся имидж. По крайней мере, будете непредвзяты по отношению к нашему отделу.

– Ладно, считайте – договорились! – уже без ёрничания сказала Лариса. Начнёт работу, а там видно будет, что считывать с удавом, а что нет. – Так какие откровения вы готовы предоставить мне сегодня?


***

Как ни старалась Лариса хорохориться, после визита в ОБЭП коленки у неё подрагивали и во рту был неприятный привкус железа – знак расшалившихся нервов. Возвращаться в таком состоянии в редакцию и отвечать на расспросы не хотелось. Поэтому из ближайшего телефона-автомата она отзвонилась Тришу и сказала, что всё в порядке, завтра расскажет. А пока поедет в прокуратуру. Но Лёхин телефон всё так же набрал в рот воды, и она поплелась домой – разбирать папку с бумагами, вручённую ей господином майором. Или вызвонить Сашку и сбегать с ним в кино? Он давно просился в новомодный видеосалон на какой-то крутой американский ужастик. Пожалуй, сначала Сашка, а потом бумаги Васильева…

Но утром следующего дня она пунктуально сидела перед Тришем. За спиной угнездилась привычная компания: Сокольский, Ниткин и Лизетта. Главный долго изучал её безмятежную физиономию, потом спросил, чем этаким радостным закончился поход в ОБЭП, что она так лучерзарна. Как о дельце обычном, Лариса обронила несколько фраз о чае с майором и о папке с несколькими интересными для газеты криминальными сюжетами.

– Васильев очень заинтересован в сотрудничестве с нами.

– Это он так сказал?

– Сказал! Нет, Борис Ильич, он прямо-таки умолял «Вечернее Обозрение» – в моём лице – поработать с ним. Оказывается, именно меня рекомендовали ему для подготовки публикаций по их тематике. Он давно отслеживает нашу работу, и она вызывает у него доверие. Особенно мои публикации. Я вчера уже посмотрела предоставленные материалы, там есть немало стоящего.

Лариса брала реванш за недавний разнос. Она прямо-таки физически слышала, как за спиной отваливается челюсть у Ниткина. Уж кто-кто, а он больше остальных был уверен в очередном фиаско неудачницы Лебедевой. Она представляла, как наполняются смешинками глаза многоопытной Лизетты и застревает в горле кряк Сокольского.

– Прямо-таки вместе с ОБЭПом! Ну, Лариса Петровна, ты и даёшь! С тобой не соскучишься! – пробормотал Триш, уткнув глаза в какой-то листок на столе. – А зачем тогда автоматчиков присылал?

– Кстати, Борис Ильич, майор очень просил передать вам свои извинения. Это была просто шутка, не слишком удавшаяся. А также заверил, что по материалу о взломе банковской системы у него тоже ни-ка-ких претензий не имеется. В общем, грядёт дружба семьями.

– Хорошо, коли так. Но смотри у меня, Лебедева – чтобы не подвела.

Триш по привычке отошёл к окну – невидящим оком глянуть на мир за стеклом. Постояв с минуту, он повернулся к подчинённым:

– Вопросы есть?

Вопросов не было.

Ниткин вылетел пулей, гордо выплыла Лизетта, Сокольский промаячил Ларисе зайти к нему – а она всё продолжала сидеть. Если сейчас не поговорит, более удобного момента может и не быть.

– Ну чего тебе ещё, Лебедева? – недовольно поинтересовался Триш, совестливо пряча глаза: напрасно в последнее время он был так резок с ней…

– Борис Ильич, я опять про материал о Кроте. Ну пожалуйста, подумайте, как без подписи этой треклятой жёнушки пустить его в дело, а? Такая фактура пропадает! – жалостливо заканючила она, будто выпрашивая у скупердяя-мужа новую юбчонку.

Триш набрал воздуха, чтобы разразиться очередным чертыханьем по поводу Ларисиной просьбы. Но тут раздался звонок одного из многочисленных телефонов на его столе. Триш аж руки вытянул по швам, слушая голос на другом конце провода.

Разговор оборвался короткими гудками, главный тяжело плюхнулся в кресло, глянул исподлобья на Ларису:

– Ведьма ты, Лебедева, что ли? Как в воду смотрела! Из прокуратуры звонили – после обеда там срочная пресс-конференция. Да готовь своего Крота быстрее – до завтра всё должно быть у Лизетты. Этот Крот грохнул тех двух парней, что в бочках. Дать материал нам нужно первыми!




Глава 6


Виталий Семенович Курилов, или Витас, как называли его за глаза однокашники и подчинённые, барабанил пальцами по столу в своём кабинете со старинными полукруглыми окнами. По иронии судьбы он, подобно будущему эстрадному тёзке, обладал высоким тренькающим голосом. Этот долговязый господин средних лет с узкими покатыми плечами занимал в городской мэрии должность руководителя отдела средств массовой информации. Соответственно чину, имел обширное прекрасно обставленное и компьютеризированное рабочее помещение в историческом особняке.

Предстояла встреча с одним из информаторов, которые имелись у него почти в каждой газете, на радио и телевидении. Вместе с Володькой Ниткиным они когда-то нарабатывали стаж в крохотной совковой газетёнке, где лелеяли мечты о могучей карьере и немеряных деньгах. Впрочем? об этих днях главный по СМИ предпочитал не вспоминать. С той поры ему, Витасу, удалось подняться по чиновничьей лестнице к самому Олимпу местной власти, а Ниткин так и прозябал в не слишком преуспевающем постперестроечном еженедельнике.

Загвоздка была в том, что очевидное лузерство не мешало Ниткину вбить себе в голову, что они-де с Виталей по-прежнему друзья и на короткой ноге, и он стал беззастенчиво таскаться в управу, как к себе домой. Это порядком раздражало начальственную персону. Но приходилось терпеть его беспардонность – Володька был одним из самых усердных осведомителей. Вот сейчас опять явится, дружбан задрипаный, усядется в кресле, задрав ноги, и станет битый час кляузничать на собратьев по перу. А Виталий Семенович – куда денешься! – будет выслушивать всю эту противную, но необходимую для работы галиматью. Тьфу, касторка!



В отличие от многих и многих, перестроечный раскардаш стал для Курилова упоительным падением вверх. Когда разогнали КПСС со всей сетью её народооболванивающих структур, многие аппаратчики остались не у дел. Но только не Витас. Мэрии, вновь образованному правящему началу, требовались поднаторевшие в управлении специалисты, причём в большом количестве. Особенно ценились свои люди, проверенные и зарекомендовавшие себя как услужливые исполнители. Чего-чего, а умения выполнять руководящие указания Курилову было не занимать. Он научился держать нос по ветру, имел прекрасный послужной список и отличные характеристики от прежнего начальства. И уже давно грел желанное местечко ненавязчивыми, хотя и весомыми знаками внимания к тем, от кого зависело его назначение.

И при новой раздаче слонов Курилов попал в первый список лиц, годных для работы с городскими СМИ – которых к тому времени развелось достаточно. Виталию Семёновичу, наконец, доверили то, о чём он мечтал едва ли не сызмальства: полновластное руководство зависящими от него структурами и людьми. Он стал царить над этим хлопотливым горластым городским хозяйством с величием истинного самодержца.

Руководил Курилов по своему особому фасону. Как прежде в райкоме, в мэрии он также избрал императивный стиль правления. Его общение с журналистской когортой сводилось к высокомерным и непреложным для исполнения приказам, которых день ото дня становилось всё больше. Количеством спущенных вниз распоряжений Витас обозначал степень свой рьяности. Его руководящие указания нередко были крайне некомпетентными, порой совершенно несуразными, демонстрировали плохое знание предмета. Но это Курилова ни в малой степени не смущало. Он, подобно недорослю Митрофанушке, полагал, что географию (в его случае – газетное, телевизионное или радиопроизводство) обязаны знать лишь подчинённые. Его дело – командовать да стружку снимать.

А стружку он снимал прямо-таки любовно и со смаком. За несколько лет пребывания на должности этот чиновник почти полностью перетасовал подвластные ему редакторские и творческие кадры. На места разжалованных грамотных специалистов ставились безропотно берущие под козырёк функционеры вроде Бориса Триша. Почти в каждой редакции в лице разного рода ниткиных укоренялось «царёво око». Толковые журналисты безжалостно выводились за рамки профессионального поля. Одни вынужденно меняли род деятельности, уходя в челноки, в собственный малый бизнес, или в штат богатых фирм, другие насовсем покидали регион. Зауральское информационное пространство за несколько лет неузнаваемо изменилось. Почти исчезли интересные, острые и даже просто злободневные публикации, полосы и эфир заполонили бытописания городского дна, криминалитета или подмявших под себя город нуворишей. Качество СМИ падало пропорционально росту прессинга мэрии. Курилов при попустительстве и даже поддержке своего мало смыслящего в журналистике руководства (старается же парень, гласность поднимает – как не поддержать!) порой лично гнобил особо непокорных, имевших смелость высказывать мнение, расходящееся с мнением мэрии.


***

В список неблагонадёжных, постоянно обновляемый Витасом, с некоторых пор попали Андрей Сокольский, и, конечно же, Лариса Лебедева. Понятно, что на подаче здесь стоял Ниткин, привыкший по зову души везде и всюду стучать на своих коллег. Ниткин уже не однажды донимал Курилова, с квадратными глазами возмущаясь вольностями, которые то и дело позволяет себе эта парочка. По словам сиксота, Лариска с Андрюшкой являлись чуть ли не антиобщественными элементами, допуская разные жуткие крамолы.

– Так ведь каждый унитаз возомнит, что имеет право критиковать творческие принципы Ниагарского водопада! – подкреплял он свои доносы невесть откуда сдёрнутым и не к месту вставленным афоризмом.

Но особо ярился Владимир Натаныч сознанием того, что местные вольнодумцы своим стилем работы ни много, ни мало, а прямо-таки развращают редакционный коллектив «Вечернего обозрения:

– Развёл, понимаешь, наш Сокольский неслыханное панибратство! Читает материалы не в распечатках, как всюду заведено, а шпарит прямо с экрана. Молодёжь уже забыла, что такое красная редакторская ручка! Посадит рядом с собою автора и ну показывать, как должно выглядеть каждое предложение…

Дальше, как правило, следовали, – Витас уже предвидел эту боль зубовную – отсылы к их совместному прошлому:

– Помнишь, как в нашей с тобой молодости бывало? Все как осиновые листы тряслись, получая выправленные главредом листы! И никто нам не подсказывал, как и что следует писать. На своих собственных ошибках набирались опыта. Тогда разговор был короткий: пришёл в газету – значит, сам с усам, соответствуй статусу без наставлений. Не могёшь – иди гайки точи, или осваивай школу жизни где-нибудь в других местах! Зря, что ли, мы, редакции ведомственных многотиражек, как и парткомы с завкомами, относились к номенклатуре?!.

А сейчас? Вместо требовательной начальственной правки Романыч по словечку разбирает с подчинёнными сдаваемые опусы, зачем-то учит литсотрудников, как надо писать, хотя это никак не входит в его прямые обязанности. К чему может привести этакая демократия? Только к расхлябанности среди корреспондентов и подрыву авторитета остального руководства! Люди начинают носиться со своим сраным мнением, как с писаной торбой. Триш порой прямо и не знает, как удержать в узде свой коллектив. – Гласность гласностью, но и края нужно видеть,– стенал Владимир Натаныч, давая понять старому собутыльнику, что неплохо бы окоротить Андрея Романовича сверху.

Курилов, хотя и имел весьма относительное представление о важности редактуры в газетном производстве, всё же был согласен со своим соглядатаем: коллектив, особенно творческий, требует железной узды. Наверное, и впрямь надо бы помочь Тришу покрепче натянуть поводья…

По донесениям Ниткина также выходило, что главным гнилым плодом Андрюхиного либерализма является Лариса Лебедева:

– А эта и вовсе почувствовала вольную волю, совсем страх и почтение к вышестоящим потеряла. Мнит себя звездой незакатной! Невесть каким макаром (хотя нам-то с тобой, взрослым мужикам, не надо объяснять – каким!) свела знакомства с прокурорскими и милицией, постоянно таскает от них разные жареные штучки. Всякая шушера – есть же ещё верящие в силу печатного слова дурачки, блин! – тащится к ней со своими бедами. Уже целая очередь на прием стоит. А Лорку хлебом не корми, дай только в чьём-нибудь дерьме покопаться! Гнёт и гнёт свою линию, пишет не что прикажут, а что её светлости пожелается. Я вместе с Тришем и рады бы эту самодеятельность к ногтю прикрутить, да как её против шерстки-то погладишь, ежели сам чёрт ей не брат! Нашего влияния на эту заразу уже не хватает…

…Скромный Ниткин уже ставил себя на одну доску с главным редактором…

Обычно о вольностях набирающей обороты хваткой журналистки Курилов слушал невнимательно, особого беспокойства не выражал. Чаще всего после очередных нападок на Лебедеву он скабрёзно ухмылялся, не без подкола интересуясь, когда уже у Натаныча перестанут саднить щёки после Лориных ласк (однажды за полупьяным трёпом Ниткин посвятил Витаса в свои прежние отношения со «звездочкой»).

Однако Ниткин упорно продолжал своё зудение о том, что, мол, Лебедева взяла очень неправильный и даже опасный тон и с руководством, и с коллективом газеты.

– А на неё глядючи, и другие скребутся петь такую же песенку. Про спонсоров детдома писать не хочу, а хочу порыться, почему в новом доме вдруг угол обвалился! Будто некому больше в этих углах рыться! Всякая сошка то и дело норовит вытащить на свет божий что-нибудь из проколов районов или города. Мне едва удаётся отбивать от публикации темы, которые бы вам, господин Курилов, очень не понравились. Тришу Лариска давно поперёк горла; он всё думает, куда бы такое сокровище сплавить. Да терпит, против её прокурорских-то дружков у него руки коротки. Вот если бы мэрия…

Вода камень точит. Постоянные капли доносов о том, что корреспонденты «Обоза» взяли моду лезть в дела городских структур, стали настораживать Виталия Семёновича. В самом деле, не поговорить ли с этой выскочкой Лебедевой по душам – так, как он, Курилов, умеет?

Это желание окрепло, когда Ниткин прискакал в кабинет к Курилову, разнюхав о замышляемой Лебедевой бомбе против семейства Валерия Кротова. На этот раз дело, похоже, принимало оборот крайне нежелательный. После совещания у Триша Володька немедленно доложил, что, мол, так и так, девушка имеет какой-то особо пасквильный материал об уважаемом лице, приближённом к самому депутату Мурину. Уж как он, Ниткин, силой своей личности ни противодействовал проискам «Обоза», руководство газеты во главе Тришем, который вдруг напрочь политически ослеп, его доводам не вняло.

Мурин в тот период являлся негласным папой города, по его указке жила вся городская верхушка. Поэтому достаточно было назвать эти две фамилии – Мурина и Кротова, – чтобы Витас встал в стойку. Он велел Ниткину покуда волну не гнать, но хорошенько следить за освещением озвученной темы. Обо всех телодвижениях «Обоза» срочным порядком ему докладывать.

А сам тут же побежал к мэру для консультации.


***

Уф-ф! Курилов и предполагать не мог, какое действие возымела принесённая на его хвосте новость. Мэр взбеленился и потребовал, чтобы Виталий абсолютно минимизировал упоминание о Кроте на городской территории:

– Репутацию этого человека не марать! Он мне нужен. Не твоего ума дело, зачем. Ты одно должен уяснить: трогать не моги. Своим креслом ответишь, а то и ещё чем-нибудь поважнее, если допустишь, чтобы его полоскали в СМИ, – примерно так, если опустить ненормативный слэнг, выразился градоначальник, стукнув кулачищем по объёмистому столу, оставшемуся от председателя горисполкома.

Это был жёсткий приказ.

Но выполнить его Витас не успел: город взорвала новость о том, что «автором» найденных бочек с трупами как раз является тот самый Валерий Кротов. Как ни был Виталий Семёнович всесторонне осведомлён, ньюсмейкером каких завтрашних, а то и послезавтрашних новостей ни являлся, а утаить в мешке столь острое шило даже он был не в силах. Да и вообще кто в городе смог бы оградить двойного убийцу от нарастающего кома народной молвы?

Над головой главного по СМИ нависли тучи начальственного гнева.

Чтобы как-то спасти своё седалище, он придумал хитрый контр-ход. Если уж в неожиданно создавшихся обстоятельствах невозможно заставить газеты и ТВ совсем замолчать на тему Крота, то, по крайней мере, следует сделать так, чтобы они лаяли под его, Витаса, контролем.

С этой идеей Курилов и подкатился к руководству. Хотя со скрипом, но задумку признали дельной. Был испрошен карт-бланш на жёсткие меры к тем медийным нахалам, которые позволят себе отступить от спускаемого Витасом указания. Такой карт-бланш означал, что новый отряд профессиональных репортёров и корреспондентов пополнит ряды безработных.

Мэр велел делать со СМИ всё, что Курилов найдёт нужным, лишь бы нейтрализовать вой, который обязательно вот-вот поднимется.

Первое, что пришло на ум Курилову, – запретить всяческие публикации, связанные с личностью Крота. При Советах и КПСС идеологами партии так и делалось: из новостного поля начисто вымарывалась любая нежелательная информация. Замалчивались даже заметнейшие события в жизни страны, а уж на уровне города или района вообще не возникало проблем с сокрытием фактов. Просто отдавались команды редакторам или директорам СМИ, и о том или ином случае информация попросту не возникала. События будто и не бывало. Ну а изустная передача? Так мало ли какая тёмная баба другой такой же темноте чего наболтала! Самой правдивой на свете официальной прессе о разных россказнях ничего не известно. Напраслина, глупый вымысел. Раз в газетах не написали, значит, ничего и не произошло.

Но такое бесчинство было испытанным оружием коммунистов, которым население давно уже не верило, как и пропартийной прессе. Теперь не то. Теперь перестройка с её вседозволенностью и плохо контролируемой гласностью. Истлели те платки, что прежде легко накидывались на роток СМИ. Нынче любое никчемное изданьице само себе велосипед, само выдает информацию по своему усмотрению. Попробуй прикрикни, чтобы не высовывались с Кротовым, так визга в свой адрес не оберёшься. Заверещат на всех углах, что отдел демократически избранного городского самоуправления подавляет свободу слова. Так кадило раздуют, что и до центра, чего доброго, слухи дойдут.

В общем, «не пущать» не годится.

Но Курилова так легко не возьмёшь! У него остались два-три верных исполнителя, которые и по сей день благоговейно подчиняются телефонному праву. Стоит лишь поднять трубку, как неудобная тема будет ими похоронена.

А остальные? Каким манером обойти строптивых?

Опыт изворотливого партийца подсказывал Виталию Семёновичу, что каштаны из огня желательно таскать чужими руками. Не должна журналистская общественность, что б ей пусто было, заподозрить, кто стоит за ненавязчивой подсказкой повременить с широким муссированием острой темы. Нет, никто не будет запрещать освещения сенсационного события – Боже упаси! Но зачем, товарищи подчинённые, торопиться, хватать зайца прямо на скаку, как гончиепсы? Не лучше ли дождаться более выверенных фактов, опереться на трижды подтверждённое мнение экспертов? А в идеале – дождаться судебного вердикта. Словом, не пороть горячку, чтобы, не дай Бог, не подпустить читателю недостоверных фактов, дать отлежаться жареным материалам недельку-другую… И т.д., и т.п…. А там, глядишь, в городе стрясётся ещё что-нибудь необычное, и народ, переключившись на свежую новость, забудет о достославном гражданине Валерии Кротове.

Ну а те подневольные Курилову СМИ, что не прислушаются, высунутся, да и напортачат, – а напортачить в этом деле ой как легко, и сомневаться нечего! – пусть потом пеняют на себя. Таким спуску не будет, уж тут мэрия-то постарается потоньше размазать по стенке нарушителей законов и правил, глуховатых к начальственным командам!

Разработанная тактика показалась Курилову правильной. Осталось додумать, от лица какой конторы должен получить медийный мир его иезуитские запрещающие разрешения.

Чёрт, чего он парится? Дело-то проще простого. Пусть сделает его тот, кто больше всех осведомлён о Кроте, столь любезном сердцам градоначальника и депутата Мурина.

Витас подвинул к себе затёртый телефонный поминальник, пестрящий разноцветными пометками. Его верная палочка-выручалочка! Много лет собирался этот бесценный талмуд, сколько людей прошло перед начальником отдела по печати и СМИ, прежде чем их координаты оказались на замусоленных страницах. Кое-кто много бы дал, чтобы острой бритвой вырезать свой телефончик из этого опасного списка.

Палец привычно пополз сверху вниз по алфавиту, приостановился на букве «П», но вдруг снова метнулся к началу. Виталий Семёнович всегда успеет пересечься с «П». Сейчас нужно действовать быстро, а первым делом нейтрализовать один из самых больших источников опасности. На экранчике импортного кнопочного телефона высветился номер главного редактора еженедельника «Вечернее обозрение».




Глава 7


Должность главного редактора популярного городского еженедельника была для Бориса Ильича Триша лебединой песней. Большая часть его журналистской карьеры сводилась к заведованию отделом партийной жизни в официальной ежедневной газете «Зауральская правда». В советские времена региональным городам, имевшие население меньше миллиона, полагались лишь две газеты: общественно-политическая и молодёжная. Миллионники могли рассчитывать ещё на вечернюю прессу. И всё. Попасть в «большую» газету даже для очень толковых журналистов было делом сказочным, а уж в идеологический отдел и подавно: на партийную жизнь кого попало не сажали. По влиянию и значимости партийщики были почти равны руководителям изданий, к тому же почти всегда являлись негласными соглядатаями компетентных органов. Триш попал в СМИ с должности заведующего отделом шатающегося райкома партии, прихватив для верности гаденького, бесталанного, но вездесущего Ниткина, которого настойчиво рекомендовали ему товарищи по партии.

В эру расхристанной гласности в городе возникло несколько еженедельников нового толка, учреждённых, впрочем, теми же партийными аппаратчиками из красных поясов, или иных политических цветов. Так родилось и «Вечернее обозрение», куда опять же прежние партийцы пихнули Триша коротать денёчки до пенсии. При вступлении на пост ему открытым текстом объяснили, что он должен, как и прежде, строго слушаться новых хозяев и не переходить черту дозволенного. Где эта черта, тоже указали. И он, дабы не оказаться на улице, свято блюл наказы сверху, даже в ущерб материальным или карьерным интересам. От Ниткина требовал того же.

Борис Ильич к числу хомо пишущих отродясь не относился. Эпистолярный жанр осваивал в составлении различных партийных справок и докладов. В советской прессе для освещения партийных буден этого было достаточно, а в «Обозе» свои функции он ограничил хозяйственно-экономическим и кадровым кругом, да отслеживанием верности подчинённых задаваемому идеологическому курсу. За творческую сторону дела отвечал Сокольский, занимавшийся читкой сдаваемых корреспондентами материалов.



К Лебедевой Триш относился двояко. Как руководитель, он не мог не чувствовать, что в этой сотруднице развивается и зреет недюжинный потенциал. Ни один из корреспондентов «Обоза», да, пожалуй, и других городских таблоидов, не умел так легко добывать информацию, «схватывать» важную тему и читабельно подавать её. Получалось так, что Лариса, единожды подготовив с какой-нибудь организацией материал, завязывала с новым респондентом если не дружеские, то деловые отношения. У неё всюду были знакомства, она по любому вопросу быстро находила консультантов. Поэтому её корреспонденции, статьи и репортажи отличались и злободневностью, и глубиной, и чистотой фактуры. За ней не нужно было перепроверять подаваемые сведения. Благодаря чёткости работы Лебедевой газета уже не раз выигрывала судебные тяжбы, возникающие после некоторых её публикаций.

И всё же Тришу с Ларисой было неспокойно. Сдача «знаков» относилась к самым незначительным из её грехов. Лариса имела задиристый характер, что часто становилось предметом и внешних конфликтов вроде нынешнего неудовольствия банка, и внутренней редакционной напряжённости. Да и случай с ОБЭПовцами тоже показателен, хотя, к немалому всеобщему удивлению, Лебедева опять-таки победно вышла сухой из воды. Триш, пока эта дамочка числилась в штате, чувствовал себя сидящим на стуле с прикрученной к сиденью бомбой.

Словом, ершистая прима местной журналистики вызывала у профессионального аппаратчика желание то покрепче ухватиться за неё ради успеха газеты, то, в интересах собственного спокойствия, навсегда с ней распрощаться. Но главный редактор «Вечернего обозрения» никак не решался принять ту или иную сторону…


***

Теперь-то Лариса знала, сколько у неё знакомых! Город мигом наполнился новостями. По разным каналам и канальцам просочилось известие о том, что за подписью Лебедевой вышел острый материал о неординарном для нынешних мест событии из банковской сферы. До этого в их краях выдающиеся хакеры не водились, и писать о них не приходилось никому.

Одним из первых отзвонился Вадим, пресс-секретарь банка. Не ей, конечно, а Тришу; столь важной птице снисходить до какого-то корреспондента не по чину! Он поблагодарил газету и лично главного редактора за правильно поданный материал, вскользь поинтересовался, как на критику отреагировал ОБЭП, и был неприятно удивлён результатом. Банкирчик, видимо, полагал, что Ларису следовало бы морально высечь за непочтительность в отношении грозной силовой структуры.

Шли звонки от коллег, с которыми Лариса когда-то трудилась в многотиражках, и которых теперь жизнь разбросала по разным углам города. Кто хвалил, кто поругивал за излишнюю резкость, а кто и просто говорил, что она сумасшедшая, сующая свою бестолковую башку куда не следует.

Позвонили даже из Союза журналистов, куда её не так давно приняли, сказав, что зауральская журналистика крепнет.

Провинциальное медиа-сообщество, не избалованное яркой событийностью, бурлило так интенсивно, что в конце концов Лариса вынуждена была отключить телефон. Иначе за болтовнёй, пусть даже приятной, не успеть к завтрашнему утру отшлифовать «Крота».



Она будто на крыльях летела: сбывалось желание о выстраданной публикации. Вся нервотрёпка, все комплексы и неудачи последних дней ушли куда-то, сделались неважными, не заслуживающими внимания. Главное сейчас – сделать стоящий материал. Он должен быть живым, ёмким, достоверным, чтобы страшная фигура убийцы была прорисована во всей своей уродливости. Пусть читатель хорошенько рассмотрит эту нечисть, этого выползка из иного мира, иной реальности. Мира, который делает заявку на помыкание жизнью других людей, недосягаемо лучших и светлых.

Иногда она прерывала работу и задумывалась, потом с жаром возвращаясь к долгому рассказу Кротовой…

Стоп! А ведь та прямо говорила, что Валерий – преступник, может, даже убийца. И тут же, будто спохватываясь, быстро начинала осекать себя: она-де точно ничего не знает, это девочки на что-то такое намекали. Так знала о готовящемся злодействе, о доле несчастных парней, или нет? И если знала, то почему хотя бы ей не сказала, если уж сама побоялась заявить в прокуратуру и милицию? Непросто всё в этом семействе, как непросто! Но ей, Ларисе, прежде чем подозревать, тем более осуждать Елену Николаевну, надо бы до конца выяснить, что там у них произошло за последнюю неделю.

Выяснит, но это позже. Сейчас – текст, который будут передавать из рук в руки многие её земляки.


***

Как и было обещано, материал поступил в секретариат утром следующего дня. Лизетта не без ехидцы сузила глаза:

– Что это с тобой, Ларочка? Не приболела ли? Или визит в ОБЭП дисциплинку подтянул? Сдаёшь всё в срок и в полном объеме… Ладно, не дуйся. Давай посмотрим, как лучше твоего бандюгу заверстать.

Лариса тут же простила вечные подковырки ответсека. Ей очень нравилось, когда секретариат приглашал поработать вместе. Ещё в процессе написания материала она мысленно представляла, как публикация должна выглядеть на полосе. Здесь заставка, здесь подводка, там выделенные врезы… И очень радовалась, если её видение совпадало с секретарским макетом. Не ожидая дополнительного приглашения, она порхнула поближе к Вешкиной.

Но только-только они углубились в работу, как в секретарскую заглянула Ниночка:

– А, вот ты где, Лара. Беги, дорогая, скорее к шефу, он опять без тебя, как без рук.

Лариса вопросительно глянула на Лизетту – мол, что за оказия? – но та тоже недоумённо пожала плечами. Похоже, на этот раз даже вездесущая Вешкина была не в курсе дел Триша. Придётся отрываться от интересного занятия…



Как Лариса уже привыкла, она застала главного стоящим к двери спиной и внимательно считающим ворон за окном. Она на цыпочках пробралась к его столу и села, расправив свою новую клетчатую юбочку-клёш. Не оборачиваясь, Триш глухо спросил:

– Крота своего сдала?

– Как и договаривались. Уже макет готовится, после обеда верстаемся.

– Вот что Лебедева… – Триш еще помедлил, потом резко повернулся, и в Ларису упёрся недобрый взгляд, обещающий мало хорошего.

– Вот что, Лебедева! – Теперь голос зло вибрировал. – Верстки никакой не будет. Материал в номер не пойдёт. Не будем публиковать твоего Кротова. Ни-ко-гда!!! Тему по двойному убийству, где он замешан, освещать только в объеме официальных сообщений. Да и то по минимуму. Ясненько? Тебе, спрашиваю, всё ясно?

– Борис Ильич!? – она вся разом, от причёски до задорной юбочки, подалась в сторону непонятно с чего вызверившегося шефа.

– Я, Лебедева, в конце концов, начальство для тебя, или кто? – от непереносимого вопроса в её глазах Триш вдруг взорвался и заорал. Таким его Лариса ещё не видела. – Я тебя спрашиваю: могу я отдать распоряжение без того, чтобы отчитываться перед подчинёнными, почему это, да как, да зачем. Надо так, и весь сказ! У меня ТАМ (он выразительно потыкал в потолок) свои начальники есть, и я их не переспрашиваю, когда получаю команды, Вот и ты изволь исполнять, а не вопросами дурацкими меня тут изводить!

Он ещё что-то кричал, но Лариса уже не слышала, не понимала смысла слов. Она тяжело поднялась и пошла прочь из кабинета. В висках стучало одно: почему? зачем?

Плохо соображая, она прошла мимо вытаращившейся Ниночки, спустилась на второй этаж к Лизетте. Прошептала, что материал опять снят неизвестно почему. Лизетта подхватилась было бежать по начальству, но, подумав, тормознула, подошла к Ларисе:

– Валерьянки, может?

– Нет, Елизавета Григорьевна, я пойду. Сокольский в редакции?

– На месте. Шагай к нему и не думай, что только твои материалы с номеров слетают. Шагай!



Едва Андрей Романович открыл дверь, она упала ему на руки и захлебнулась слезами. В их безудержном потоке плескалось всё горе человека, поднявшегося в своём творчестве над обыденностью мира и вдруг сбитого неизвестно откуда пущенной стрелой недоброго чужого умысла:

– Журналист я, или козявка какая, что с моими работами можно вот так, ничего не объясняя? Разве заслужила, чтобы меня из кабинета почти что пинками выставляли? И вообще почему опять этого Крота треклятого снимают? Что этот бандит за фигура, если из-за него можно кого угодно втоптать в грязь? Что мы тогда за четвёртая власть, если нами крутят, как хотят? Ты, Романыч, что-нибудь понимаешь? Скажи, если что знаешь!

Сокольский бережно отстранил от себя заходящуюся в рыданиях женщину, подвёл к уютному креслу в уголке кабинета, помог устроиться и достал уже знакомую, хотя и сильно обмелевшую коньячную тару. Постепенно она затихла, подошла к зеркалу поправить макияж, и снова села в кресло. Но теперь перед ним была уже не та Лариса, которая от разочарования и унижения не могла совладать с эмоциями. Решимость вышедшего на охоту большого зверя сквозила в плотно сжатых полных губах, она готова была всеми силами отстаивать свои права и профессиональную честь.

– Ну, вот другое дело. Слезами ничего не поправишь. А на Триша ты не сердись. Он тоже сорвался на тебя не просто так. Он ведь не сам себе велосипед. Думаю, ему сверху приказали Крота не трогать. И ты с твоей осведомлённостью не можешь не понимать, кто отдаёт подобные приказы. А если такой приказ не выполнить, не только Триш, а и вся наша газетёшка накроется медным тазом. Надеюсь, с этим ты согласна? Власть властью, но на любую власть, особенно на четвёртую (тут Сокольский грустно усмехнулся), всегда найдутся любители накинуть удила. Придёт время, наш Ильич ещё к твоей ручке с извинениями приползёт. Думаешь, ему не хотелось скоренько запихнуть в номер такой жареный материал? А выше головы – или главы!– не прыгнуть. В этом городе – никому.

– Ты думаешь, чинуши мэрии перестраховываются? – тихо и зло спросила Лебедева.

– Если бы только чинуши, было бы полдела. Но тебе ли Лорик, не знать, кто такой Валерий Кротов, и за какие ниточки он дёргает. Я, честно сказать, очень удивился, когда Триш всё же дал команду ставить твой материал. Предполагал ведь, что добром это не кончится. Так и вышло. Тебя только жаль – попала бедная баба в чужие разборки. Ладно, давай малость подлечим нервишки.

Сокольский плеснул Ларисе и себе, достал откуда-то коробку конфет, включил чайник и отключил телефоны, оставив рабочим только тот, что соединял с Тришем. Лариса, уже окончательно взяв себя в руки, постепенно отходила от пережитого стресса. Они почти до обеда чаёвничали с Романычем, обмениваясь производственными и всякими другими новостями. Лебедева наконец-то посвятила его в суть встречи с Васильевым и в содержание некоторых материалов ОБЭПа. Требовалось немало времени, чтобы свыкнуться с тем, что её большая, важная и глубокая работа не увидит свет…


***

На следующее утро прорезался телефон Алексея Вершкова. Лариса была рада поводу улизнуть для сбора материала. Два последних дня после разгона Триша она старалась как можно меньше бывать в редакции. Ей казалось, что все коллеги с ухмылкой глядят ей вслед. Так и надо этой выскочке! Возомнила, что начальство будет в каждый номер совать её жареные штучки! Остальные если раз в квартал нароют что-нибудь «эддакое», так и на том спасибо. А Лариска полоса за полосой знай печёт остренькое. Весь город о ней говорит, гонорары больше всех. И с прокуратурой-то она вась-вась, и с милицией, теперь вот и с ОБЭПом. Нет, голубушка, походи и ты у начальства в опале, посиди-ка на голом окладе!

Правда, как и прочил Сокольский, на следующий день главный опять вызвал её к себе. Пробурчал какие-то глупости про «сорвался, сам не знаю почему» и «какая-то муха укусила». Как обычно, велел брать информационной руды побольше, да кидать подальше. Кроме дела Кротова, разумеется. На этом извинения и закончились. Что поделать – сухарь Триш, сухарь и есть. А другого главного взять негде.



По дороге на встречу к Вершкову она снова думала о статусе четвёртой власти. Нилова, особенно если была навеселе, частенько со смешком говаривала:

– Кто-то, может, и обижается, когда нас, журналистов, называют продажными. А я так готова на угол выйти и на весь мир крикнуть: да, продажная я, продамся любому! Ну купите меня хоть кто-нибудь! Так что-то не кидаются покупать… Вернее, нормально платить за журналистские услуги. А чего плохого в том, чтобы нам за сочинения на заданную тему – то есть за заказухи разные – платили бы отдельные гонорары? Понравилось заказчику – пусть по-человечески раскошеливается. А то ты из кожи лезешь, а он и не думает хоть на йоту сверху приплатить. Официантам – все знают – чаевые положены. А журналисту почему нет? Потому что журналисты народ интеллигентный и принципиальный, могут и не взять? А вы попробуйте! Вы покажите сначала такого, кто при нашей тотальной нищете от лишнего рубля откажется? Это у нас в редакции почему-то считается, что платный материал – он точно такой же, как прочие. Значит, и расценивается по общей сетке. Да просто жмутся. Газеты ведь СМИ дотационные… На телевидении, особенно на центральном, люди получают сотни и тысячи долларов. Им за одну передачу столько прилетает, что можно жилье в Москве купить. А я лишнего куска колбасы не заслуживаю?

Лариса от души веселилась, представляя картинку, как сногсшибательная Алла торгуется на улице за лишний рублик к гонорару. Однако соглашалась с подругой в том, что заказные публикации – статья особая, к ним с обычным аршином не подойдёшь. Хорошая заказная статья обычно требует куда больше времени, знаний и сил, чем большинство рядовых корреспонденций. Она создаёт вокруг заказчика определённое общественное мнение. А репутация, имидж, как теперь говорят, – это уже не простая информация, скажем, о банковском продукте. На кон ставятся другие интересы. И журналист выступает борцом за эти интересы. Пусть даже нанятым. В конце концов, на работу или на службу люди тоже нанимаются за вознаграждение, а не только за идею…

Но вопросик упирается в то, как и кем должны оплачиваться дополнительные усилия такого работника. Лично она уверена, что гонорары за платные материалы должны идти по особой сетке, а корреспондент вправе договариваться с заказчиком и о дополнительном вознаграждении.

Умница! Тебе бы в налоговой семинары проводить!



Рассуждая на тему, архи-болезненную для многих региональных газетчиков, Лариса добрела до городской прокуратуры. За дверями Лёхи слышался гул голосов, взрывы гогота. Приоткрыв дверь, она увидела целый букет веселящихся прокурорских.

– А, вот и пресса пожаловала! Заходь, Лара Петровна! – пригласил картавящий басок. Хотя они с Вершковым были на короткой ноге, обращаться друг к другу предпочитали с отчествами.

Лариса поздоровалась, слегка угомонив своим появлением весёлый настрой компании. Лёхины коллеги беззастенчиво разглядывали симпатичную гостью со строгими раскосыми глазами.

– Вот, Лара Петровна, сидим тут и не знаем, что делать. Хоть читателей вашей газеты спрашивай, как быть. Сами-то уже голову сломали…



Беда прокуратуры заключалась в пикантности одного момента. Два дня назад возле городской управы проходил давно запланированный и разрешённый митинг. Представители разношёрстных партий, движений и течений, как уже не раз бывало, развернули на освободившемся от снега газоне свои лозунги. Одни требовали чего-то от внешней политики, другие ратовали за справедливость в надвигающихся выборах, третьи добивались возврата на заводы государственных заказов. Были даже те, что настаивали на сохранении в городе популяции кедров, хотя таёжных великанов в их степном регионе отродясь не водилось.

В общем, обычная ни к чему не ведущая тусовка.

Все митингующие пристойно махали в сторону окон мэрии своими транспарантами. И всё обещало пройти тихо-мирно-протокольно, если бы не один оригинальный гражданин. Раздевшись до несвежих плавок, синел он под мартовским дождиком, держа в руках мокрый плакатик со словами «Ельцин – дурак!».

Как уж получилось, что милицейские патрули заметили этого манифестанта позже телевизионщиков и набежавшей толпы, а только в прямой эфир этот антигосударственник попал целиком, с головы до труселей. Весь город увидел в новостях бесштанного борца с существующей властью, да ещё очевидцы разнесли новость по народу.

Очухавшаяся милиция, конечно, быстренько прекратила крамольную манифестацию, сгребла смельчака и отобрала его бумажку, заодно досрочно разогнав и весь митинг. О скандальном политическом казусе тут же доложили папе города. Тот моментом накрутил хвоста и зазевавшимся патрульным, и телевидению. Было велено получить от распоясавшегося голого активиста опровержение его пасквильного выступления и завести уголовное дело об оскорблении чести и достоинства лидера страны.

Кропать материалы об оскорблении выпало прокуратуре. Два дня все присные, включая Лёху Вершкова (вот почему молчал его телефон!) работали с человечком, вконец затюкав его и запудрив мозги. К их счастью, он быстро подписал все бумаги и даже согласился посидеть в каталажке за свою неосмотрительность – ну, или в качестве жертвы режима.

Дело оставалось за малым. По существующему закону, чтобы начать уголовное преследование за оскорбление чести и достоинства, сперва нужно было удостовериться, что оскорблённый субъект действительно считает себя таковым. То есть следовало получить письменное подтверждение оскорбления содержанием пасквильного плаката! Прямёхонько от Бориса Николаевича

Легко сказать – получить. А как? Написать, что ли, первому лицу: мол, считает ли господин президент себя дураком? Обижается на то, что отдельно взятый россиянин принародно так его окрестил? Хотел бы Лёха посмотреть, что останется от автора этакого письмеца…

Но как, как организовать бумажку, без которой всё тщательно подготовленное дело ни один суд не примет? Да и с ней, скорее всего, не примет тоже…

Вот и сидят они тут с утра, ржут да головы ломают, как правильно службу свою прокурорскую сослужить, чёрт бы её подрал!

– Давай, Лара Петровна, подсобляй!

Лариса, тоже хохоча, выдвинула свою версию:

– Придется вам, помурыжить малость наглеца за решёткой, да и законопатить в психушку, чтобы подобного больше не отчебучивал. Вы ведь это делать не разучились? Потом устно изложить всё как есть прокурору города, а в деле туманно написать, что все участники инцидента согласились на мировую. Или, на худой конец, тупо подделать подпись оскорблённого. Других вариантов что-то на ум не лезет.

– Да, конец тут и правда худой… Но спасибо и на том. Будем дальше думать…– вздохнул Лёха. – А у тебя-то у самой какое ко мне дельце?



Алексей Васильевич Вершков, невысокий плотный мускулистый мужичок, смахивающий на крепкий гриб, немало годков проработал в одной из районных прокуратур начальником следствия. Он хорошо знал и преступный мир Зауралья, и законы своего клана, и человеческую психологию. Следственную работу любил и старался делать честно и добросовестно. Говорят, что получалось лучше многих: процент раскрываемости у него был одним из самых высоких в городе. Но с началом перестройки его отлаженный профессиональный механизм стал давать сбои при обстоятельствах, от него, Алексея Вершкова, не зависящих. То в дело вмешивались чьи-то политические или шкурные интересы, то совершенно беззастенчиво включалось телефонное право. Усилия Вершкова и его хорошо притёртой команды то и дело сводились на нет, а преступники ужом выскальзывали из его крепких лап. Работать становилось до чёртиков сложно и противно: Лёха лавировать совсем не умел. Поэтому когда ему предложили перевестись с повышением в городскую прокуратуру, он, скрепя сердце, распрощался со следствием. Теперь вот занимается всякими дурацкими историями…



Лариса выждала, пока они с Вершковым остались в кабинете одни:

– Дельце Валерия Кротова. Есть у вас что-нибудь новенькое?

Алексей Васильевич враз посерьёзнел.

– А ты что – так этим делом и занимаешься? Ох, Лара Петровна, передала бы ты этот золотой человеческий материал кому другому, не лезла бы сюда…

– Да уже, похоже, залезла.

Лариса как можно короче рассказала о том, что ещё до раскрытия убийства заочно схлестнулась с Кротом. Про подготовленный ею материал, дважды снимаемый с номера. Про Елену Николаевну и четверых сбиваемых спанталыку девчонок. Про то, что сейчас она – не без помощи Вершкова – хочет встретиться с родителями закатанных в бочки парней, а также получить материалы по новым обстоятельствам.

Вместо ответа Лёха порылся в недрах своего объёмного стола. Непочтительная Лариса про себя именовала этот предмет мебели сексодромом. И, возможно, была недалека от истины. На свет Божий явилась стопочка писчих листов.

– На вот, глянь.

Это была копия психолого-психиатрической экспертизы Валерия Кротова. Экспертиза констатировала, что в момент совершения убийства тот находился в состоянии выраженного эмоционального напряжения, и отправил двух человек на тот свет в сильном душевном волнении.

– Я, наверное, в его ситуации тоже слегка поволновалась бы – хмыкнула Лариса. – И что из данной бумажки вытекает?

– А то, уважаемый корреспондент по криминальной тематике, что районный следователь, ведущий дело, на основании этой писульки вполне может вынести постановление о его прекращении – за отсутствием состава преступления. Болен был подозреваемый, ничего не помнил – что с больного взять? И суд при таких документах сможет вынести убийце оправдательный приговор.

– Да ну! А что вы, городские?

– Будь это кто-то другой, не Кротов, наша прокуратура действия следователя быстренько опротестовала бы. А за Крота, похоже, какие-то о-очень высокие шапки впряглись. Попросили так, что нет никакой возможности отказать. В самом худшем случае суд будет квалифицировать дело по статье 107.

– Убийство в состоянии аффекта? Пострелять одного за другим двух здоровых лбов, бочки заранее притащить, центнерные тушки в эти бочки засунуть, раствор замесить – и всё это в беспамятстве? – Лариса начала яриться. Вершков молча пожал плечами.

– Мне один очень грамотный медик объяснял, что настоящий аффект длится короткие минуты, – продолжала развивать мысль Лебедева. – Потом здоровая психика срабатывает и приводит чувства в чувство – извини за корявость слога. А тут работы было на целую ночку, не меньше.

– Да понятно, что всё шито белыми нитками. Кому-то очень нужен этот Крот. Для чего – мне то неведомо. Но в наше беспредельное времечко что прокуратура, что суд против ветра плевать не станут, сама понимаешь. Потому и говорю: отцепись ты, Лара Петровна, от этих бочек, пока голова цела. В опасное дело суёшься.

– Хорошо, я подумаю. Тем более, что ты не первый даёшь мне такой совет, – тихо и раздражённо сказала Лариса. Вершков печально покачал головой: не убедил. Жаль.

– Ты, друг Алексей Васильевич, другое скажи: тот самый суд завтра будет?

– Не тот. Завтра будут решать, оставлять этого упыря за решёткой, или отпустить болезного на домашние котлеты. Тебе можно и не ходить, там спектакль не планируется. Чаёк-то швыркать будем? – спросил без перехода Вершков, ставя чайник.

Чаёвничать при встречах было у них ритуалом. Лариса извинилась за свою невнимательность, доставая из сумочки пакетированный «Липтон», плитку шоколада и любимые Лёхины пряники. Когда два бокала достаточно настоялись, она опять пристала с расспросами:

– Ну а вообще-то что на самом деле с этими бочками произошло?

– Следаки говорят, будто Крот не поделил что-то с двумя предпринимателями. Как он может «не поделить», уже всему городу известно. Взял, наверное, предоплату за поставку автозапчастей – у потерпевших своя ремонтная база есть (или была – как правильно?), а ничего не поставил. Те его трясти, так он, чтобы не расплачиваться, решил парней ликвидировать, а дело представить как самооборону. Не поверишь, так неохота о том говорить. Я тебе лучше? как обычно, бумажки подсуну. Там всё изложено. Только чтобы эти бумажки никому…

– Алексей Васильевич мы же не первый день знакомы! Я тебя когда-нибудь подводила? Никто, даже сын, не знает, что у меня есть копии твоих документов. Мог бы и не напоминать. А ещё что-нибудь дашь? А то мне уже и писать не о чем…

Нагрузившись стопкой прокурорских секретов, Лариса завязывала шарф, когда Вершков вспомнил:

– Кстати, по поводу этого дела: Ванька Горланов, пресс-секретутка наша, сегодня с утра пыхтит, рассылает по редакциям свои писульки с нижайшей просьбой не чересчур рьяно освещать дело о бочках – чтобы, дескать, народ не слишком нервировать. Народ-то у нас, сама знаешь, от знания правды зело страдает…




Глава 8


Первым знакомым человеком, которого увидела Лариса на подходе к районному суду, была Елена Кротова. Экс-супруга автора громких убийств по-прежнему напоминала печальную потрёпанную птицу. Неподалёку от неё стояла кучка молодежи – несколько кричаще одетых девчонок и два таких же аляповатых паренька. Они то и дело вызывающе и недобро поглядывали в сторону Елены Николаевны и временами разражались истерическим смехом.

Лариса холодно поклонилась Кротовой и поспешила дальше – ко входу в зал заседаний. Народу пришло столько, что было непонятно, как его вместит небольшое старенькое зданьице. В коридоре, на лестнице и даже на крыльце отыскать свободное местечко было сложно. Среди собравшихся она заметила нескольких собратьев по перу из других газет. Тут же деловито разматывали провода телевизионщики, бурчали, настраивая микрофоны, радийщики. Привычная атмосфера, знакомые лица, обычно присутствующие при мало-мальски значимых событиях.

Много было и не медийщиков. От утреннего холодка ёжились бабульки, одетые в наряды шестидесятых годов; тянули сигаретки студентки в куртках с гигантскими плечами, картинно опирались на капоты личных авто граждане из новых русских в попугайных спортивных костюмах. Лариса подумала, что, если бы не служебная повинность, она ни за какие коврижки не пошла бы на подобное зрелище ради простого любопытства. Впрочем, возможно, многие имеют к случившемуся непосредственное отношение. Наверняка в этой толпе стоят родственники так страшно погибших молодых предпринимателей, товарищи по школе или институту, деловые партнёры.



Дома она внимательно пролистала документы, полученные от Лёхи Вершкова. Из них выходило, что потерпевшие были образованные, вели дела если и не слишком широко, то уж точно с умом. Их бизнес уже начал набирать обороты, они заручились доверием и частных заказчиков, и кое-каких государственных структур. К услугам Кротова обратились как раз по рекомендации клиента из районной власти. Почему в этот раз парней подвела интуиция, сказать трудно. Или рекомендация была такая, от которой не следовало отказываться? Зная манеру работы Крота, поверить в такой вариант можно. У того наверняка имелись подобные «загонщики», на поставке простоволосых кооператоров для своих махинаций. Елена ведь тоже говорила, что уже много лет назад муженёк грешил непорядочностью в делах. Возьмёт деньги у одних, купит на них и пригонит товар, а продаст его другим, подороже. Незадачливых же кредиторов водит за нос до морковкина заговеня, или разбирается с ними кулаками своих «бычков».

Ларисе плохо верилось, что потерпевшие собирались напасть на Кротова, хотя из материалов дела это вытекало. Скорее всего, люди пошли на встречу из нормальных человеческих побуждений, чтобы ещё раз серьёзно поговорить о выплате долга. Они фактически и вооружены-то не были: на месте трагедии был найден один-единственный газовый пистолет неясной принадлежности. Эка невидаль, эка защита! В нынешнее неспокойное время любой частник держит под подушкой какой-нибудь ствол. А вот Кротов на «стрелку», назначенную почему-то не в офисе, а на безлюдной стройке, наверняка прихватил и оружие посерьёзнее, и второго стрелка. Правда, в деле другие пистолеты или автоматы пока не фигурировали, как и помощники. Но убили ребят не из газового оружия. И даже детсадовцу понятно, что разом палить из двух стволов – и попасть! – по движущимся людям может разве что Шварценеггер, да и то в кино. Кто поверит, что, увидев наставленное в лоб дуло, человек останется столбом стоять?!

Но сегодня, похоже, никаких разбирательств не будет. Пусть хотя бы определятся с нарами для лихого парня Валеры Крота.



Мысли Ларисы прервало начавшееся всеобщее движение и прокатившийся по толпе шёпот «Привезли! Привезли!» Телевизионщики со своими проводами ломанулись на штурм зала, возле которого уже назрела нешуточная пробка. Двое дюжих судебных приставов едва сдерживали напор публики. Вскоре невесть откуда просочилась длинная фигура какой-то судейской сошки. Фигура высоким визгливым голосом заверещала, стараясь перекрыть гул толпы:

– Судья принял решение вести заседание в закрытом режиме. Никто не будет допущен в зал. Итог заседания узнаете после его окончания.

Кто-то из толпы зычным голосом крикнул:

– Боитесь, что народ этого ублюдка тут же растерзает?

Другой поддакнул:

– Да не мешало бы! И в камере воздух будет чище, и судьям меньше работы!

Сочувствие большинства явно было на стороне потерпевших.

– Тихо, всем молчать! Разойдись, пока наряд не вызвали! – гаркнул один из приставов. Толпа отхлынула, недовольно жужжа. В сутолоке к Ларисе притиснулась знакомая из газеты «Пятница», имени которой она никак не могла вспомнить.

– Вы-то, Лариса Петровна, должны знать, кто тут виноват. Правда ведь, что эти убитые хотели даже изнасиловать маленькую дочку Валерия, которая гуляла неподалёку? – затрещала она.

Лариса досадливо глянула на коллегу:

– А что, Валерий на вооружённые разборки с детьми ходит? Не знала… – И отодвинулась, видя, что «Пятнице» хочется ещё посудачить.

Не дожидаясь, пока людская волна покатит вниз, Лариса спустилась на первый этаж и вышла на тающий мартовский снег. Она решила найти Кротову и поговорить с ней. Может, узнает, почему та отказалась от своих слов.


***

Елена Николаевна безучастно стояла на том же месте. Молодёжная стайка исчезла.

– Я так и думала, что заседание будет закрытым – сказала она, словно продолжая начатый разговор. – Этот человек, Лариса Петровна, горазд только исподтишка пакостить, на людях ему очень неуютно, я-то знаю.

– Елена Николаевна, вам, наверное, неловко, но всё же ответьте, пожалуйста: это он запретил вам иметь дело с нашей газетой?

– Ох Лариса Петровна… Если бы только он! Девочки мои на меня ополчились! Если, сказали, ты, мать, будешь отцу палки в колёса вставлять – всё, уйдём к нему. И вообще отречёмся от тебя.

Кротова произнесла эти слова совсем тихо, дрожа всем телом – от нервного возбуждения, или от ядрёного ещё мартовского морозца, пробиравшего её через тоненькое демисезонное пальто.

Лариса молчала, чувствуя, что последует продолжение.

– Если помните, я говорила, что Валера постоянно манипулировал детьми. Когда я подала на развод, он пообещал, что всех нас пустит по миру. Кроме тех, конечно, кто останется на его стороне. Теперь мы живем очень бедно. Я – воспитательница в детском саду, кручусь на трех работах, а заработать прилично всё равно не получается. Едва на еду хватает. Да вы, глядя на меня, и сами всё видите. А ведь они – девчонки, в их возрасте тряпочки – всё. Они на подружек разряженных смотрят и сравнивают. И им хочется тоже блеснуть какой-нибудь обновкой, богатым подарком. Да только на это у матери нет денег. И как я ни внушаю, что не во внешнем лоске дело, а во внутренней красоте, зеркало им подсказывает другое.

Поднимавшееся всё выше солнце залило двор, жаркие лучики подобрались к Ларисе с Кротовой. В их ярком свете Елена Николаевна казалась ещё более блёклой, измотанной, несчастной. Почувствовав Ларисин жалостливый взгляд, она машинально стала расправлять несуществующие складки на подоле, стараясь навести хотя бы какой-то порядок в одежде.

– А у папаши деньги есть, немалые. Вот он и позовёт то одну, то другую к себе, а там подзуживает: уходи от матери, тогда я тебя как принцессу одену-обую. Они мать-то любят, а себя всё же больше. Вот и живут неделями у него, как заложницы, дожидаясь обещанных подарков. А он что творит-то! Он одной чего-нибудь прикупит, а другую обновкой обойдёт. Это девчонок злит аж до драк. Они уже все трясутся от такого воспитания. А папаша знай масла в огонь подливает: бросьте мать, бросьте эту неумытую свиноматку – тогда заживёте!

Ну, это всё вы уже слышали. А наш с вами неконтакт пошёл от того, что я дала Валере повод меня заподозрить. Как-то, насмотревшись на то, как он родных детей стравливает между собой, как собачонок, я в запальчивости пообещала, что пойду и всё о его издевательствах над малыми расскажу в газете – пусть весь мир узнает, каков их отец.

И знаете – он испугался. Он вообще трусливый, как заяц. Стал детей меньше дёргать. А потом в конце зимы произошёл … в общем, это убийство. Случилось всё, если вам не известно, в его недостроенном доме.

Кротова сделала паузу и забормотала, будто говоря сама с собою:

– И на кой чёрт ему этот дом?.. Квартира-то стоит как нежилая, прибраться некому, одни бляди по углам шатаются… А ему всё мало, дом приспичило ставить… Кто в этих стенах жить станет?..

Потом вспомнила про Ларису:

– Извините. Так о чём я? А, о доме…Дом неподалёку от нынешней его квартиры, он частенько наведывался на стройку и даже брал иногда кого-нибудь из детей. Тут он собирается, а младшая, Анька, которая как раз у него жила и уже дня три толком не ходила на прогулку, на нём повисла: возьми с собой, да возьми. Папаша от неё отпихнулся, забрал пистолеты – оружие у него вечно болтается у всех на виду, я больше всего боюсь, как бы остервенившиеся девчонки друг друга из него не постреляли, – и пошёл один. А малая быстренько накуталась, старшим ничего не сказала и подалась тихонько следом. И получилось, что если не всё видела, так выстрелы и крики точно слышала. Она испугалась, прибежала домой, сёстрам рассказала. Они тоже перетрухнули и, от греха подальше, пришли опять жить ко мне. От них я кое-что и узнала. А вам ничего не сказала, так как всё не могла поверить, всё надеялась, что малышка нафантазировала, пока уже эти бочки не нашли, и его не взяли…

Из дверей суда выпорхнула уже виденная Ларисой стайка молодняка. Одна из девочек приблизилась к ним, подозрительно глянула на Ларису и прошипела:

– Мам, ты помнишь – мы тебе всё сказали! – и вернулась опять к приятелям.

– Вот! До газеты ли мне теперь! – голова Елены низко склонилась, она прятала готовые брызнуть слёзы. Но всё же взяла себя в руки и снова вернулась к своему горькому повествованию:

– Я и ему говорить не стала. Да у нас уже и общения-то никакого не было. А проговорились дети, когда мы с вами уже были знакомы. В очередной раз обиженная отцом младшая выпалила: мол, ты, отец, людей убиваешь. И выложила ему, что была в тот день на стройке и всё видела. И что рассказала маме. И что мама теперь уже точно пойдёт в газету.

В тот день – как раз, когда я собиралась ехать подписывать у вас материал – он примчался ко мне совсем сбрендивши. Орал, плакал, даже в ногах валялся. То прощенья просил, то пристрелить обещал. А потом собрал девочек и начал басни плести. Насказал им, что он защищался от двух бандитов и едва не погиб. Они-де и младшую бы укокошили, если бы нашли. А мать хочет его в тюрьму засадить и на весь свет ославить. И теперь им нужно выбрать, с кем они останутся – с отцом-героем, или со сволочью-мамашей.

Девчонки заревели в голос, едва в обморок не попадали. А Валерка пригрозил мне, что если я хоть где-нибудь про него слово пикну, он так настрополит детей, что они меня своим главным врагом считать станут, и вообще отрекутся от матери. Дочки после его обработки мне так и сказали: или молчишь, или мы тебя знать не знаем.

Что мне оставалось делать?

Хотите, Лариса Петровна, – простите меня. Не простите – Бог вам судья. И мне тоже.



Кротова, наконец, выговорилась. Лариса видела, что придавленной горем женщине стало немного легче. Она хотела сказать Елене Николаевне о том, что её исповедь уже дважды была поставлена в номер, и дважды её отзывали – так будоражила и пугала она начальство «Обоза». Да, похоже, не только «Обоза». Но в этот момент к зданию подъехал большой милицейский фургон. Из дверей суда повалил народ, заполоняя двор. Кротова заспешила ближе к фургону, увлекая за собой Лебедеву. Из бокового входа показался невысокий пузатый и корявенький мужичок в наручниках, с двух сторон стиснутый милицейской охраной. Молодое ещё, но уже одутловатое лицо было бледно, в глазах – ни раскаяния, ни стыда, только чванливое недовольство: не так, всё не так, как должно быть… Маленькие близко посаженные глаза серыми букашками упорно сверлили толпу, силясь кого-то найти. Глубоко вырезанные ноздри делали его похожим на хищную птицу. За ним гордо вышагивали те самые вульгарные девчонки – дочери. Их вызывающе поднятые мордочки демонстрировали солидарность с таким крутым родителем.

Кто-то в толпе заохал, запричитал. Послышались проклятья и стенанья. Кротов, не обращая внимания на шум, двигался к автомобилю.

До этого момента Лариса не задавалась вопросом, какова наружность человека, в последнее время занимавшего её мысли. В её воображении он был неким хотя и злодейским, но бесплотным духом. И вот теперь в нескольких шагах от неё этот дух вполне материализовался. Он исподлобья взирал на своё окружение полным презрения мутным взглядом, ясно сигналившим: погодите, я ещё своё не сказал. Так смотрит голодная сова вслед ускользнувшей на этот раз жертве. И хотя ничего определённо звероватого не было в выражении этого лица, веяло от него животной яростью, не знающей границ. Хищник, страшный и жестокий. Ни смущения, ни раскаяния, ни сомнения или жалости. Проглотит любого, кто попадётся на дороге, и не поморщится. Не приведи Господь скрестить с таким жизненный путь!



Всё это пронеслось в голове Ларисы, пока Крот приближался к ним. Наконец, его шарящие по лицам букашки упёрлись в Елену; он, невзирая на конвой, приостановился, сплюнул под ноги и процедил ей в лицо:

– Ну погоди, дорогая, и до тебя доберёмся. Бойся, Лена, ох бойся!

Потом перевёл взгляд на Ларису, букашки встретились с тигриными глазами. Он вглядывался в них, словно запоминая, пока конвойные не дёрнули вперёд. Крот поднялся на первую ступеньку автозака, ещё раз обернулся и обшарил лица Елены Николаевны и Ларисы.

– Ох, бабоньки, бойтесь! – последняя угроза прозвучала уже под тычком служивого, запихивающего арестанта в узенькую зарешёченную дверь.

То ли от всей обстановки, то ли впрямь от угроз Крота, но Лариса почувствовала, как волна противного страха подступила к сердцу. Кошмар ходячий, а не человек! Как только эта бедная баба жила с ним под одной крышей!

– Теперь вы, увидев Валерия, наверное, лучше понимаете то, о чём мы с вами говорили – услышала Лариса голос Елены. Мысли эта Кротова читать умеет, что-ли?

– Да уж, Елена Николаевна… Что тут ответить… Могу только пожелать терпения. Держитесь! А о материале можете забыть: у нас его не станут публиковать. Никогда.

Лариса последний раз взглянула в лицо Кротовой:

– Ну, мне пора, нужно попробовать получить какую-нибудь официальную информацию по делу. – И скрылась в дверях суда под щедрым потоком беззаботных мартовских лучей.


***

Когда Лариса вошла в зал, где проходило слушание дела, там уже были все приехавшие сегодня коллеги. В руках белели сдвоенные листочки – подсуетился пресс-секретарь городской прокуратуры Иван Горланов. Лариса пробежала глазами писульку. Так и есть: по версии прокуратуры, Валерий Андреевич не нападал, а защищался от рэкитиров в состоянии глубокого аффекта. Значит, будут просить 107-ю статью. А суд, глядишь, снизойдёт и до невиновности. Блин-оладь, не пресс-релиз, а рыцарская баллада!

А, может, это она слепая? Повелась на жалость к Елене и не хочет видеть, что в данном случае Крот и в самом деле вынужден был отстреливаться, чтобы самого не пришили да не схоронили в подполе своего недостроенного дворца? Ну, ворюга он – никто не отрицает; ну, кидаловом славится окрест на три губернии. Ну, загребает жар чужими волосатыми лапами. Но ведь не убийца! Не водилось за ним смертных грехов. Или водилось, да хорошо прятал концы в воду? Помогали прятать?

Тут, пока весь этот адский клубок не распутан, писать придётся очень осторожно. Сегодня точно известно только, что убил он, и до следующего суда будет сидеть под надзором.



Время шло, но никто из официальных лиц не появлялся. Что-то не торопятся обрадовать нашего брата невиновностью Крота. Кто же выйдет к СМИ отвечать на вопросы?

Подождать пришлось минут двадцать, пока боковая дверь зала не пропустила к скучающим журналистам защитника обвиняемого – лощёного безупречно одетого молодого человека. Лариса, едва не присвистнула, отказываясь верить своим глазам: адвокатом Кротова выступал Александр Павлович Депов!

Он неторопливо положил перед собой элегантный металлом обрамлённый ежедневник, поправил галстук. «Ну, ещё пылинку с плеча смахни!» – про себя выкрикнула Лариса, так и впившись в лицо, разом ставшее ненавистным. Понятно теперь, откуда ноги растут у этого иезуитского спектакля! При таком-то защитнике любой душегуб может рассчитывать не то что на аффект – на уподобление самому Господу Богу!

Пока она немо злобилась, Александр Павлович приготовился к пресс-конференции. Уверенные манеры показывали, что выступать перед журналистами ему приходилось не раз. Непринуждённая поза, безмятежное холодное лицо… Он окинул аудиторию спокойным взглядом. И – наткнулся на пылающие зрачки Лебедевой. В нём будто что-то хрустнуло – от вальяжности не осталось и следа. На щеках проступили пунцовые пятна, красивые серые глаза суетливо забегали с предмета на предмет. Тем не менее – Лариса отдала должное профессионализму адвоката – прессуха прошла без сучка, без задоринки. Точные и обстоятельные формулировки так и просились в эфир или на газетную полосу, только успевай записывай.



Сама она от вопросов воздержалась. Не будешь же при всех выпытывать, как благообразный Депов попал в команду столь непотребного гражданина, как Крот! Саша, Саша, почему не сказал ей всего сразу при первой же встрече? Всё равно узнала, шило-то в мешке не утаишь! Видимо, надеялся, что она по своей бабьей недалёкости и сговорчивости тут же и отступится от Крота, как он ей присоветовал. Плохо ты знаешь Лариску Лебедеву, не на ту напал, паря!

Господи, как противно это. И – смешно. Оба два кандидата в любовники так обмишурились! Но, по крайней мере, ей теперь понятно, почему Депов так её отговаривал. Добра хотел. Жалел. А себя теперь тебе не жаль, когда обнаружился перед девушкой в такой компании? Или ты ВООБЩЕ из таких же?

Не дожидаясь, когда журналисты, а в особенности журналисточки перестанут тормошить импозантного адвоката, Лариса пошла к выходу. Уже на крыльце Депов нагнал её, начал что-то бормотать. Лариса, круто повернувшись и пристально поглядев в его растерянное лицо, сухо процедила:

– Знаешь, Саша, что-то я запуталась. Надо это всё обдумать.

Адвокат попытался было взять её за руку, но Лариса неприязненно отдёрнула её. Он тихо и виновато сказал:

– Извини, сейчас не могу объясняться – момент неподходящий, дел много. Но мы ещё с тобой поговорим. Поговорим, да?

У Ларисы почему-то не хватило духу сказать «нет».


***

Вернувшись в редакцию, она сразу поднялась на четвёртый этаж, где располагался кабинет Ниловой. Редкий случай: подруга оказалась на месте. Аллочка чаще порхала по каким-то школам, медицинским учреждениям и библиотечно-театральным тусовкам. Лариса завидовала подруге, по долгу службы и велению души не пропускающей ни одного культурного мероприятия.

Но писать о своих культпоходах Нилова любила куда меньше, чем глазеть на премьеры и концерты. Материалы выдавала слабые и в ограниченном количестве, чем, понятно, вызывала громы и молнии Лизетты. И пусть! Красотка была обворожительной попрыгуньей-стрекозой, смахнуть которую с редакционного небосвода у начальства не поднималась рука. В «Обоз» Алла попала по протекции Станислава Нагорнова, а обижать любимую женщину столь уважаемого человека не входило ни в чьи планы. Глупо пренебрегать возможностью тесного знакомства с известным доктором.

А ещё повсеместно в больших и малых организациях, фирмах и конторах входила мода на специальное содержание таких вот прелестниц. Они прибавляли руководящим кадрам солидности и шарма. И хотя Триш не посягал на сексуальные интересы Нагорнова, но всё же старался посещать всяческие светские тусовки в обществе Аллочки. Он даже подозревал, что на некоторые коктейли и званые ужины его тащат исключительно из-за умопомрачительного эскорта. Ну а что пишет тяп-ляп и мало… Так для строчкогонства существуют рабочие волы вроде Таньки Смешляевой, или даже этой Лебедевой, проевшей печёнку. Хотя нет: если бы Лебедева так же легко велась на роль дамы сопровождения, Триш очень подумал бы, кого из них – Аллу или Ларису Петровну – держать под локоток на фуршетах.



Алла, едва глянув на подругу, уразумела неладное:

– Лорик, что опять стряслось?

– Стряслось вот что… – в очередной раз дивясь проницательности этой легкомысленной на вид женщины, ответила Лариса. – Минутка для меня найдётся?

Алла молча затащила её в кабинет и закрыла дверь на ключ. Пока Лариса усаживалась в такое же, как у Сокольского, удобное кресло для посетителей, Алла достала из стола «снаряды для бесед» – конфеты и коньяк. Ушлая какая: знает, что лучше всего способствует душевным откровениям, столь важным для газетных материалов. Подавленная последними новостями Лариса, с утра не имевшая во рту и маковой росинки, с первой же рюмки осоловела и сникла. Она начала сбивчиво рассказывать о том, что произошло в суде. Но Аллочка, послушав немного, перебила:

– К тебе сегодня мелкий Сашка-промокашка не должен прийти? Тогда поедем-ка, девонька, ко мне. Ты хотя бы поешь по-человечески. (Алла была замечательно домовита, любила готовить и хорошо кормить Нагорнова.) Там всё и обсудим.

Заметив несколько смущённый взгляд, который Лариса метнула в её сторону, она хмыкнула:

– Не боись, сегодня никаких интимов. Так едем?

И через час они уже попивали чай в идеально чистой кухне, где ничто не напоминало о недавней многолюдной гулянке.

Какая же Алка настоящая? – думала Лариса, любуясь обстановкой. – Та, что в кружевном фартуке чинно разливает сейчас чаёк, или откровенно сексапильная фурия, с нескрываемой похотью вертящаяся на коленях Нагорнова? Или редкая находка для мужа – днём сама целомудренность, а ночью бесстыдная любовница…

Ой, что-то тебя опять не в ту степь заносит…

Сытая Лариса несколько успокоилась и обрела способность связно говорить.

– Я не знаю, что думать. Эта история с Кротовым очень дурно пахнет. Кто-то явно старается его вытащить. Причем не просто навешать суду сложные вопросики или срок скостить. Его откровенно тянут на невиновность. Поэтому делают всё, чтобы обвинить тех, погибших. Ты же понимаешь, что уголовное дело в сегодняшнем мире – это вопрос умения правильно написать обвинительное заключение и вовремя к кому надо и с чем следует подойти. Словом, сфабриковать то, что угодно.

– А у тебя что – есть какой-то личный интерес к этим убитым парням? Они твои родственники или знакомые?

– Да нет, я о них практически ничего не знаю.

– Так чего ты тогда априори берёшь их сторону?

– Я читала кое-какие серьёзные материалы дела… – Лариса даже Ниловой не говорила, кто снабдил её этими материалами. – Там всё разложено непредвзято. И выходит, что Крот был заинтересован убрать их куда больше, чем они его. Он им денег должен, а они всего лишь хотели деньги эти получить. Если его убить, денег не видать. А если их… Сама понимаешь. Мотив железный. А я просто до истины докопаться хочу. Кажется мне, есть тут ещё что-то…

– Нет, Лорик, ты неисправима! Я опять спрашиваю: на кой ляд тебе эта истина? Тебя в должности повысят? Платить больше станут? Или, может, попадёшь в любимчики к Тришу? Так Триш – всем известно – только себя любит, да и то после обеда.

– Да знаешь ты всё! Не могу я работать по-другому! Уж если взялась, то хочу копнуть до дна. Я и сама себя порой за это ненавижу, а – не могу иначе. А тут, когда мне Кротова глаза на муженька приоткрыла, и вовсе очень не хотелось бы выступать в роли попки, вещающего, что хозяин города говорит. Я в правде заинтересована!

Алла пристально смотрела на подругу. Головой она понимала Ларискины побуждения, но сердцем одобрить их не могла. Лично для неё своя рубашка всегда была ближе. Потому-то, наверное, с такой прохладцей и относилась к корреспондентским обязанностям. Газета – это ещё не вся жизнь, есть и помимо неё много важного. Вон сын Ларисы у бабушки обретается, неделями не видятся с мальчишкой. А всё из-за своей производственной сумасшедшинки. Да будь у неё, Аллы Ниловой, дитё, она вообще бы наплевала на сутолочную эту профессию и нашла себе что-нибудь поспокойнее, чтобы уйти в ребёнка с головой. Да что-то Бог детей не даёт. Как, впрочем, и Нагорнов…

Но переубеждать Ларису бесполезно: этот разговор у них не первый, и, видимо, не последний.

– А конкретно сегодня у тебя что за проблема? Пока не пройдёт суд, твои версии, пусть и самые верные, остаются только домыслами. Да и Триш тебе что велел? Освещать ход дела строго в рамках официальной точки зрения. Тебе дали прокурорский пресс-релиз? Вот от него и пляши. А дальше всё выяснится. От того, что ты станешь высказывать свои гениальные мысли по поводу такого непростого убийства, вряд ли что-то изменится. Тут только ждать и ждать. Успокойся, переключись на текущую работу и жди. И не о чем слёзы лить. Договорились?

– Да если бы! – с жаром воскликнула Лариса. – Тут кое-что ещё приплелось!

– Боже правый! Умеешь ты, Лорик, находить приключения на свою очаровательную задницу! Выкладывай, что там!

Пропустив мимо ушей столь сомнительный комплимент, Лариса рассказала подруге, что в суде столкнулась с Деповым.

– Да иди ты! – лицо Аллы сразу посерьёзнело. – Если этот твой зверёк на самом деле приличное дерьмо, то каким боком угораздило Сашу-то в эту кучу вляпаться? А на вид очень положительный мэн…

– Вот это больше всего меня и тревожит. Одно дело не верить в невиновность известного проходимца и иметь свою точку зрения на его историю. На то мы и журналисты, чтобы сомневаться, размышлять, разные версии муссировать. Из этого, собственно, и складывается хорошая публикация. И совсем другое – знать, что небезразличный тебе человек тоже участник мерзкой кривды. А Саша, насколько я могу оценивать роль адвоката, играет во всём этом балагане едва ли не первую скрипку. Только при его уме и подкованности можно было найти такую коварную лазейку, как состояние аффекта!

Лариса прихлебнула из нарядной рюмочки, и вдруг жалобно, почти по-детски вскинула глаза на приятельницу:

– Ох, Алла, тошно что-то мне…

Та сидела, недоумённо уставившись на неё. Потом красноречиво свела указательные пальцы:

– Так вы с Сашей – что? Того?…

– Пока не того. Но, похоже, к тому идёт.

И она, торопясь и повторяясь, с жаром рассказала историю их знакомства. Как предлагала Депову деньги, как он явился в праздник с приглашением в ресторан, как приревновал к Никнику и разозлился, когда они остались вместе в ТУ ночь.

– Понимаешь, он всеми силами уговаривал меня не соваться в дело Крота. Но почему-то не сказал, что сам его защищает. Стеснялся? Не хотел, чтобы я видела его рядом с эти упырём? Почему? Да потому, что знал: выручает подонка и помогает оговорить людей, им убитых. То есть подличает, хотя и в рамках профессиональной этики. А как мне, понимая всё это, теперь ему в глаза смотреть?

Алла тоже погрустнела:

– Ты и впрямь влипла…

Они некоторое время сидели молча. Лариса вдруг очень ясно ощутила, как близка ей эта красавица, как с ней легко и просто говорить на самые сложные и неприятные темы. Умеет Алла искренне, всем сердцем сочувствовать ей, помогает увернуться от колючего клубка, который норовит сбить с ног. Лариса очень ценила так нужное сейчас участие и доброту родственной души. Наверное, эти стороны Аллочкиной натуры столько лет держат возле неё Нагорнова, вот к чему тянется он, а не только к внешней красоте. А Вернин в своё время легко расстался с ней, как с ношенным башмаком.

Будто прочитав мысли Ларисы, Нилова спросила:

– А Никник? Ведь у тебя и с ним, похоже, всё было на мази?

– Значит, не было. В тот вечер, когда они с Деповым сидели у тебя, надувшись, как два сыча, я вдруг поняла, что больше не хочу валандаться с Николаем. Надоело. Больно самовлюблён и самоуверен. На лбу написано: я делаю вам огромное одолжение. Не хочу быть осчастливленной.

– Господи! Неужели никогда ничего?

– Ну да. Так и не оскоромились. И слава Богу.

– Лариска, ты как восьмиклассница: крутишь-вертишь, а целоваться не моги.

Лариса беззаботно рассмеялась:

– Да шут с ними, с мужиками, на наш век этого добора хватит. Надеюсь. Ты лучше скажи, знаешь или нет, как называется наука о поцелуях – коли мы о них начали?

Алла выкатила под самый лоб свои огромные синющие глаза:

– А что, и такая наука существует? Хотела бы я попасть к профессору по этой дисциплине на практическое занятие!

– Если один мой знакомый в погонах не путает, наука эта зовётся филематологией. Ну, или что-то вроде того. Но только чур: к профессору я первая. Ты пока это слово выучи.

Они принялись хохотать, разгоняя осадок от предыдущей тягостной темы. В духовке поспела свинина с овощами, и подруги с аппетитом уплели по приличной порции. Им пока не нужно было беспокоиться о фигурах, а Нагорнов ввиду командировки к ужину не предвиделся. И они с удовольствием отъедались.

Когда окончательно успокоившаяся сытая Лариса уже натягивала курточку, собираясь откланяться, Алла сказала:

– Я завтра позвоню Депову – пусть приезжает и объясняется. Хочешь?

Лариса склонила голову. Она хотела. И даже очень.




Глава 9


– И это всё? – Вешкина презрительно хмыкнула, оторвавшись от монитора. – Ты, Лебедева, издеваешься, что ли? Ты без малого день проторчала в суде – зачем? Чтобы переписать своей рукой бумажку из прокуратуры? Считаешь, тебя за этим туда посылали?

– Елизавета Григорьевна, вам же прекрасно известно, что мне велено освещать это убийство исключительно в официальном ключе. На сегодня это весь официоз.

– Официоз, официоз… Я что – не знаю, как официоз обыгрывать? Да и не всё это, что можно в дело пустить. У кого у кого, а у тебя достаточно собственной фактуры, чтобы размочить любой чиновничий сухарь. Или не твои полосы о семейной жизни Крота только что сняли с номера? Не поверю, что не додумалась надёргать оттуда чего интересненького. Давай неси настоящий материал!

Лариса пристально посмотрела на ответсека:

– Я правильно понимаю, что вы предлагаете нарушить приказ начальства?

– Неправильно. Ты напиши всё по официальной букве, но сдобри отвлечёнными моментами. Кто может запретить журналисту задаваться вопросами? Вот и задайся. Только быстренько пиши, а уж моя забота, как с Тришем сторговаться – добавила Лизетта уже более примирительно.

Лариса и сама ждала, что секретариат плохо отнесётся к её пустой короткой информушке, которую только и можно было высосать из релиза Ванечки Горланова. Лизетта права: у неё достаточно фактов и ссылок, чтобы сделать рассказ куда более содержательным. Поэтому она скоренько побежала к себе «размачивать» суд по делу Крота. Если Лизетта берётся протолкнуть её писанину, значит, знает, что делает.



До того, как воцариться в секретариате «Вечернего обозрения», Елизавета Вешкина прошла долгую крутую школу журналистики. Начинала на побегушках внештатным корреспондентом «Юности Зауралья», недавно образованной городской молодежке. Пока бегала по комсомольским темам, получила университетский диплом журналиста, с которым, грея у сердца партийный билет, легко вспорхнула в редакторское кресло. Нужно отдать должное: при ней газета стала по-настоящему интересной и задорной, вокруг роилось множество молодых рабочих корреспондентов – рабкоров, как называли тогда внештатников. В их числе Вешкина и отметила Лору Лебедеву, хотя и была сверхтребовательна к начинающему дарованию. Потом Лизетта вспахивала партийное поле и даже занимала в городе пост собственного корреспондента газеты «Правда». К счастью, недолго: из-за неподатливого характера Вешкину сбагрили в партийный отдел городской газеты. Когда подошёл пенсионный возраст, с насиженного местечка её подвинул Триш, которого на пару с Ниткиным ей пришлось обучать премудростям партийной прессы. Борис Ильич не забыл услуг Лизетты, и выбил ей местечко в секретариате. А в перестройку, возглавив новый таблоид, перетащил ответственным секретарём к себе в «Вечернее обозрение». Триш доверял ей, хотя и побаивался. Лизетта пользовалась особым отношением шефа и могла при желании настаивать на своём мнении. Сотрудники редакции предпочитали держаться от неё на расстоянии, так как она слыла осведомительницей начальства.



Через час от Ларисы поступил материал с названием «Убийство или оборона?», где в противовес официальному мнению высказывался ряд сомнений, основанных на здравом смысле и на документиках от Лёхи Вершкова. Тех самых, которые накануне они обсуждали с Аллой.

– Другое дело, Лебедева. Давно пора бы уяснить, что имеет ввиду начальство, говоря об официозе. – Лизетта теперь находилась во вполне благодушном расположении духа.

Ладно, посмотрим, мадам Вешкина, что ты запоешь, когда Триш уже с тебя спрашивать начнёт…

Этот день оказался для Ларисы особенно «писучим». Бывает, что часами не удаётся поймать нужную нить повествования, корреспонденция никак не складывается в стройный логический рассказ. И, сколько ни сиди, ничего путного так и не выходит: куце всё, скучно, тема не поддаётся. Сокольский, читая такой опус, не одну сигаретку в сердцах выкурит. Вернёт на доработку со словами: «Это ты, член Союза журналистов, накалякала, или твой сынок-шестиклассник?»

Увы, в последнее время провальные статейки получались у неё чаще, чем хотелось. Не способствовал редакционный климат полёту фантазии…

Зато сегодня Лебедева был в ударе. Кроме суда, успела сделать ещё живенький репортаж с открытия долгожданного опорного пункта милиции в заречном микрорайоне. Не забыть бы напомнить фотокору Диме Куваеву, чтобы вовремя забросил в секретариат кадры, нащёлканные с неказистого фасада новой милицейской цитадели. Написала парочку обширных информаций о раскрытии экономических злодейств – результат похода в ОБЭП. И, конечно же, на потеху всему «Обозу» выдала историю о недавнем митинге с лозунгом «Ельцин – дурак».

Откуда такой творческий подъём, Лариса и сама не знала. Вернее, не хотела признавать, что посиделки с Ниловой некоторым образом ослабили гнёт на душе. Она окончательно решила, что пойдёт на обстоятельное объяснение с Сашей Деповым, возможно, даже на сближение… И с некоторым трепетом ждала встречи, обещанной Аллочкой.



Лизетта слово сдержала: сама пошла к Тришу «пробивать» материал по суду. До конца дня время ещё было, и Лариса решила сбегать к маме и сыну. Сашки дома не оказалось, поехал знакомиться с работой одной из городских ТЭЦ. Она вспомнила, что и сама когда-то бывала там с экскурсией. Правда, ничегошеньки не уразумела в технической части, но была впечатлена размахом и мощью электростанции. Таких машин ей видеть ещё не приходилось. Они с подружками много снимали её новым, всё же подаренным папой фотоаппаратом, а потом выпустили стенгазету. Газета имела успех и долго висела в классе.

И сейчас они с мамой весело вспоминали о её детских шагах в журналистике.

– Знаешь, а ведь у меня даже сохранились некоторые фотографии из той вашей газеты – вдруг сказала мама. Она достала из кладовочки (кильдымчика, как её называли в семье) Ларисин школьный ранец, и извлекла из него конверт с теми давними поблекшими фотками. Вот стоит в пушистой шубке Люсьена – красотка Люська Белодед. Стоит, как модель Диора, а никому и невдомёк, что изумительную эту шубку ночью переделывала из старой сестриной дошки Люськина мама-рукодельница. Вот надменная черноокая Римма, по которой сохли все старшеклассники-евреи и даже один молоденький учитель. Римма из богатенькой семьи, её маме-врачу колоть иголками пальцы не надо, фирменная шуба куплена со складов центрального универмага. Ой, а вот и сама Лариска, только не в шубке, а в ребячьем ещё пальто из «Детского мира». Подружки уже вытянулись и смотрятся девушками, а она – пацанка-пацанкой, малорослая, с узенькой мордочкой. Только глаза те же, с особым косым разрезом – ни с кем не спутаешь.

Где вы, мои верные однокашницы, с которыми оттрубила всю десятилетку?

Люська сразу после выпускного выскочила замуж за какого-то возрастного деятеля искусств и канула в столичной сутолоке. Римму после института родители увезли на историческую родину, откуда письма не идут. А тогда, в том сумасшедшем юном марте казалось, что для них и город этот, и школьная дружба – на века.

– Мама, мамочка, какая же ты умница! У меня от школы почти никаких фоток не осталось, я об этой стенгазете и думать забыла, а ты столько сберегла! Спасибо, спасибо тебе!

– Ничего, теперь твоя очередь хранить для сына его школьную память. Ты его первые тетрадки не потеряла?

Лариса пристыженно потупилась: она совершенно не помнила, куда засунула скудный архив своей собственной семьи. Всё понимающая мама, сказала:

– Да не силься вспоминать. И Сашкины дела все у меня. И папины, и твоих дедушек с бабушками. Это главное наше стариковское занятие – смотреть фотографии прошлых дней да вспоминать. А у вас, молодёжи, сегодняшних дел полон рот.

– Мамочка, кстати о делах: побежала я. Надо очередной материал к выпуску готовить – Лариса быстро оделась и уже целовала мать в сухонькие щёки.

– Ты бы, Лара, хоть иногда свои публикации нам с Сашкой приносила. А то мы толком и не знаем, что ты там пишешь. А сыну твоему знать следует. Чтобы гордился матерью-то!


***

Вешкина ещё была у Триша, когда Лариса вернулась в редакцию. Чтобы не маяться ожиданием решения верхов, она решила заскочить к Смешляевой – выведать последние сплетни.

Рабочий день склонялся к концу, и глаза Таньки недвусмысленно блестели. Масляным был и слегка затуманенный взгляд Васечки Толстоганова, спортивного обозревателя и соседа Смешляевой по кабинету. Основа хорошо пригнанного тандема Таньки и Васечки всем была хорошо известна: она держалась на страсти к рюмке. Пропускали по маленькой почти ежедневно, но в обычные дни этим и ограничивались. Зато в газетный день, когда верстка и вычитка полос затягивалась допоздна, эта парочка нередко выползала из редакции на кочерге. В последнее время всё чаще то одинокая Танька, то холостой Васечка набирались до такой степени, что оставались ночевать прямо в своём кабинете.



Тришу было известно об этом производственном пьянстве, загулов он не одобрял, хотя и делал поправку на особенности творческих личностей. Главред неоднократно устраивал обоим дисциплинарные выволочки, лишал премий и отправлял в отпуска в кислом феврале. Однако более кардинальных мер принимать не решался.

Во-первых, что Танька, что Толстогонов исправно наполняли газету половодьем знаков. Материалы клепали хотя и сомнительного достоинства, зато многочисленные и в срок. Танька толклась в газетах уже не один десяток лет, имела тучу связей в разных конторах, и была в курсе всех городских новостей. Васечка тоже примерно окучивал свою поляну, доставляя эксклюзивные сплетни спортивного мира.

Во-вторых, Толстогонов был закадычным другом-приятелем Володьки Ниткина (который, кстати, тоже время от времени присоединялся к «расслабухам» этого кабинета). Они вместе учились на литфаке, вместе трубили в одной из заводских многотиражек, где и обзавелись полезными, а ныне и высокими связями. Когда Ниткин утвердился при Трише в роли серого кардинала, он потребовал взять в штат и Васечку. И теперь Триш опасался указать на дверь дружбану Натаныча и самого Курилова. А Васечка всеми силами покрывал и прикрывал свою собутыльницу Смешляеву.

Такой вот коврик тут выткался.



Сюда и заглянула Лариса.

Татьяна, растянув рот в довольной улыбке, кормила с рук симпатичную домашнюю крысу Нюрку. Отщипнув крошку от полуголовки сыра, она протягивала угощенье зверюшке, та брала его передними лапками и потешно хрумкала, сидя прямо на Танькиных бумагах. Крыса жила у них в кабинете уже второй год, а до неё была другая, а перед тем – ещё одна. Танька содержала живность в чистоте, работе та не мешала и по другим кабинетам не шастала. Во время возлияний Нюрка понимающе пряталась в свой специальный домик и выползала оттуда, когда хозяйка трезвела. Смешляева была круглой сиротой, так и не создавшей семью и не наплодившей потомства. Крыса, да ещё волнистый попугайчик, тоже обретавшийся здесь же, были единственными близкими ей существами. Поэтому у начальства язык не поворачивался запретить этот зоопарк.



Васечка при виде Ларисы куда-то заторопился, чему она даже обрадовалась: без него Танька становилась особенно словоохотливой.

– Ну, что новенького в нашем королевстве? – Лариса беззастенчиво пользовалась излюбленными перлами Сокольского. – Неужели Нюрка весь сыр съест?

– Не, Нюрка не дура, откушает только свою норму.

– Остальное придётся тебе доедать?

– Я тоже не дура, с утра этот сыр лопаю. Сколько уж можно! Отнесу верстальщикам: им сегодня ещё сидеть да сидеть. – Танька была бабой доброй и норовила всех угостить и приголубить. У них в кабинете всегда можно было разжиться съестным, чем частенько пользовались коллеги, не успевшие вовремя перекусить.

– А кто сегодня на вёрстке? Агеева?

– Не, сегодня Лёня Ивонин горбатится. А ты, Лорик, слыхала? Ивонину-то квартиру дают. Триш всё-таки вытряс из мэрии. Лёнька лет пятнадцать, не меньше, ждал, ещё в «Вечёрке» встал на очередь. Из-за этой проклятой квартиры он, как и я, один кукует. Так и не женился. Не в общежитие же невесту вести. Но и то хорошо, что теперь, наконец, до своего угла дослужился. Теперь Тришу будет по гроб жизни обязан.

– Это уж точно! Триш с Лёни не слезет, на все вечерние смены его теперь зарядит. Только бы у парня здоровья хватило. А то я смотрю, он в последнее время совсем прозрачный стал, вся верстальня провоняла корвалолом.

– Собственный угол того стоит, да? – Танька, опустив тему Ивонинского здоровья, задумчиво подняла глаза на Ларису. В этом затуманенном «рюмочкой» взгляде читалась застарелая неустроенность человека, всю жизнь мотающегося по съёмным комнатам. Таньке своё жильё не светило, да она на него уже и не претендовала.

–Ну, Татьяна, порадовала! – нарочито весело крикнула Лариса, стараясь отвлечь Таньку от грустных мыслей. – Пойду поздравлю Ивонина. Заодно и бутылку стрясу. Нечего сачковать, пусть проставляется!

Лариса, направилась к дверям. Основную сегодняшнюю новость ей выдали, и она оказалась очень славной.

– Слышь, Лёнька-то того… уже проставился… Ты на него слишком не налегай…

– Понятно! – Лариса, смеясь, покинула кабинет-буфет, как называли обиталище Смешляевой в редакции.

Однако дойти до Ивонина ей не удалось. В коридоре её перехватила Алла, призывно машущая руками.

– Лорик, тебя где носит? Адвокат твой тебя обыскался, все телефоны оборвал! Просил позвонить, как только появишься. Звони ему сама – Нилова протянула бумажку с шифром позывных Депова, и дивной бабочкой упорхнула на лестницу, оставив за собой шлейф тончайшего аромата.

– Фурия, как есть фурия! Только добрая! – с нежной усмешкой подумала Лариса, глядя подруге вслед, и отправилась к себе – налаживать контакты с человеком, которого пока никак не могла понять.


***

Ласковые совсем бесхитростные глаза. Лицо смущённое и слегка растерянное. В движениях неуверенность и боязнь сделать что-то не так. Никакого видимого подвоха, никакой двойственности. Он – само внимание; заинтересованно ловит каждое её слово. Почему же в её мозгу противно сверлит мыслишка: будь осторожна, не торопись довериться этому человеку. Он слишком хорошо вышколен, слишком умело скрывает своё истинное «я». Он гораздо умнее, опытнее и прозорливее тебя, он может так расставить сети, что ты и не поймёшь, что попалась. Будь осторожна, не торопись верить!



Лариса и Саша Депов уютно устроились в её комнате возле маленького журнального столика, где на старинном подносе стоял хрустальный графин с вином, и два наполненных бокала. Чай уже выпит. На этот раз гость подготовился на славу: кроме изысканного букетика подснежников, редких в их краях, захватил коробку крохотных пирожных из самой модной и дорогой кондитерской города.

До этого в машине Депова, мчащей их от редакции домой, и потом за лёгким ужином они говорили о вещах малозначительных, не имеющих отношения к теме, волнующей обоих. Лариса, с нежностью вспомнив визит к маме, рассказала о своём первом публичном издании. Казалось, она и думать не думала о том, чтобы расспрашивать его о недавней встрече в суде.

Саша вздыхал: она просто держит марку. А всё равно жгучей темы не миновать, они оба знают это.



– Лора, я правильно понимаю: ты хочешь знать, как я оказался защитником Кротова?

Лариса, только что безмятежно щебетавшая о своих школьных подружках, вдруг съёжилась и затихла. Она явно не ожидала, что Депов так резко возьмёт быка за рога.

– Давай так: прежде, чем мы станем обсуждать Кротова, я расскажу тебе, почему стал адвокатом. Тебя ведь и это интересует?

Она кивнула: интересует, да ещё как! Похоже, больше, чем этот треклятый Крот.

– Я потомственный юрист, тебе это известно. У меня не только отец, но и мама весьма успешный адвокат. В своей среде они имеют большой вес, к ним попадают самые сложные и – Саша слегка запнулся – самые дорогостоящие дела. Адвокатом был также и мой дед по материнской линии. Я вырос, слушая бесконечные разговоры на юридические темы. Иногда мать с отцом отчаянно спорили и даже ругались из-за своих взглядов на избранные линии защиты. Но, наверное, потому, что у них была возможность профессионально обсуждать между собой дела, которые вели, эти дела чаще всего заканчивались удачно для их клиентов: истина, как известно, рождается в споре.

Солнце целый день упорно пряталось меж туч, и теперь за окном рано надвинулся печальный весенний вечер, в комнате стало сумеречно. Лариса осторожно встала, чтобы зажечь бра, свет которого сразу придал обстановке интимности. Гость одобрительно качнул головой, продолжая:

– Я видел множество женщин и мужчин, стариков и старушек, которые приходили к нам и со слезами на глазах благодарили родителей за помощь.

Конечно, среди посетителей встречались и такие личности, только от вида которых хотелось поскорее спрятаться под диваном. Ничего не поделаешь: адвокату приходится защищать и очень неприятных субъектов, и даже заведомых преступников, за которыми числятся самые гнусные поступки.

– Например, гада Валерика Кротова – негромко подала реплику Лариса. Депов недовольно прищурился, но не прервал повествования:

– В такой вот обстановке я жил. Почти с яслей для меня законом стал посыл: утверждаешь – докажи. Аксиом в нашем мире не было, или почти не было. Всё подлежало сомнению, даже мои маленькие наивные перипетии.

Нечаянно набил шишку товарищу по детсаду? Докажи, что не нарочно, что не старался показать слабому свою возрастающую силушку, – или неси наказание, как за хулиганскую выходку.

Желаешь бросить учёбу и стать пожарным? Докажи, что уже сейчас, в пятом классе, не боишься огня, – без папиной помощи разожги костёр. Не можешь, пальцы подпалил? Так сперва вырасти, закончи школу, наберись умения и ловкости, а уж потом собирайся в пожарную команду.

Считаешь, что дорос до собственного автомобиля? Докажи, что способен самостоятельно заработать на него.

– Да-да, самый первый подержанный «Москвич» я купил на собственные деньги.

– Подержанный? На собственные?

– Я с малолетства мечтал о колёсах. После двух институтских стройотрядов у меня скопилась приличная сумма, недостающее добавил папа. Но с условием, что я верну ему этот долг. Он нанял меня, третьекурсника, помогать в его делах. Я выполнял множество поручений: следил за бумагами, составлял и печатал кипы разных документов, присутствовал с отцом на процессах. Так мой мудрый папа убивал сразу двух зайцев. Он обучал меня азам адвокатской практики, таким способом заставляя самостоятельно зарабатывать деньги для расчётов по денежным обязательствам.

Саша прервался, будто ожидая от неё расспросов. Но Лариса молчала, покручивая в пальцах бокал.

– Знаешь, Лариса, поначалу всё это показалось мне невыносимой тягомотиной. Я за голову схватился, поняв, какая дурацкая будущность может ждать выпускника юридического факультета. Но постепенно неприязнь к бумажной работе сменилась интересом к сути тех дел, ради которых она выполнялась. За разного рода запросами, протестами, жалобами и тому подобным крючкотворством я вдруг увидел людей. Они были растеряны, страдали и ждали от своих помощников, пусть даже не бескорыстных, избавления от нахлынувших бед и неприятностей. Я искренне сочувствовал почти всем отцовским клиентам, кроме разве что закоренелых негодяев. И наконец, пришло время, когда я захотел быть для них такой же твердыней, как мои родители. Каменной стеной, о которую разбиваются волны юридических, да и жизненных хитросплетений. Так я почувствовал вкус к работе адвоката.

– Конечно, за папиной-то спиной и редька что твой ананас… А как пошёл в автономное плавание, опять захотелось взад пяткИ? Первое дело, наверное, провалил? – подколола Лариса. Ей почему-то хотелось поколебать невозмутимость своего визави.


***

Саша взял со стола давно дожидающийся его бокал, сделал аккуратный глоток, смакуя приятную терпкую жидкость, поднёс к глазам, глядя на просвет, будто хотел высмотреть что-то в янтарном оттенке. Облепиховое винцо походило цветом на глаза женщины, в доме которой он находился. Такие близкие, такие волнующие… Глаза эти в приглушённом свете бра казались темнее, глубже, загадочней.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67164665) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения